ШАРЛОТТА О`КЭССИДИ
|
|
Когда-нибудь я стану говорить и делать всё, что мне вздумается, и плевать я хотела, если это кому-то придётся не по нраву. |
Лотти хорошо помнит отца, который, покрякивая и заложив руки за спину, вышагивал взад-вперёд по крыльцу, помыкая работниками. Лотти помнит своих кукол и пяльца, помнит малыша-брата в кружевной сорочке. Матушка – абсолютно возвышенное зефирное существо, которое проводило дни в прогулках, занятиях живописью и игре на клавесине. Детство осталось в памяти как идеальная пора, когда Шарлотте ничего не нужно было делать, не нужно выгадывать крохи на более дешёвых семенах, не нужно проводить бессонные ночи за шитьём и днями напролёт торчать в кафе, обслуживая капризных дам и вдвое более капризных офицеров.
Малышкой Шарлотта обожала истории о своём прапрадеде, который якобы происходил из Западной Конфедерации, был моряком и Бог знает как и где (это – самая слабая часть истории) увидел прапрабабку Лотти, влюбился, да так и остался в Империи. Так или иначе, то, что все мальчики семейства О`Кэссиди с тех пор пробовали себя на флоте с разной степенью успешности. Отец Лотти, впрочем, военную карьеру не сделал – бездетный дядюшка оставил ему в наследство ферму в Оксиме. Лотти росла сорванцом и заводилой, бегала по полям и крутила хвосты окрестным котам. Лотти всегда была упёртой и капризной – всё должно быть так, как скажет маленькая хозяйка, и никак иначе. Лотти была любознательной и доводила всё семейство бесконечными вопросами об устройстве листика яблони или военного дирижабля.
Лотти помнит несколько неурожайных лет. Помнит, как заболел отец, и как её эфемерная матушка квохтала над ним, как несушка. Лотти помнит, как Конрад начал говорить с «воображаемыми» друзьями с церковного кладбища. Помнит, как они с матерью остались вдвоём – брата отдали учиться. Мама и Лотти сменили рюши и кружева на грубые платья и начали по-крестьянски заплетать волосы, чтобы не лезли в глаза. Это было ужасное время, перед которым Шарлотта испытывает непреодолимый ужас. Шутка ли – до семнадцати лет прожить в достатке, иметь гувернантку и мечтать о принце на белом коне, а потом вдруг остаться один на один с необходимостью ощипать и сварить последнюю курицу.
Матушка не обладала таким стойким характером и не проявляла такой воли к жизни как Лотти, которая задалась целью во чтобы то ни стало сохранить ферму и какой-никакой достаток. Тяжелее всего Шарлотте и Амалии дался первый год после похорон отца. У них был солидный участок земли, несколько работников, скотина и полное отсутствие знаний о том, как заниматься сельским хозяйством. Пока матушка жаловалась на судьбу да плакала в платочек, Лотти взяла в плотный оборот управляющего, которого спустя полгода безжалостно рассчитала – тот отчего-то решил, что может обманывать мисс и миссис О`Кэссиди, выставляя завышенные счета. Лотти любит ферму, но ненавидит фермерство и, кажется, временами ненавидит и малодушную мать, и брата, который уехал, и отца, который посмел умереть и бросить всё это. Лотти терпит и честно старается быть хорошей хозяйкой, и три года проводит в бесконечных хлопотах о свиньях, саженцах, крестьянах и доходах. За три года перестала быть романтичным ребёнком и задалась целью во что бы то ни стало сбежать в большой город. Последний год Шарлотта была занята тем, что мягко готовила матушку к своему отъезду, а заодно составляла инструкции для толкового работника, из которого впоследствии сделала управляющего.
В двадцать один год, наряженная в своё лучшее безнадёжно провинциальное платье, Лотти появилась в Эргентвере с небольшим сундуком и желанием никогда больше не работать на земле. Большой город, конечно, не склонился перед сельскими амбициями, но кое-какое пристойное существование Шарлотте обеспечил. Лотти устроилась в кафе официанткой и изредка брала приработку в виде пошива исподнего. Шарлотта посылает часть заработанных денег домой, часть сберегает для брата-раздолбая, а с помощью оставшейся меньшей части пытается придать себе столичный лоск. Получается со скрипом, но, кажется, Лотти пока справляется. В её планы не входит возвращение в Оксиму иначе как в качестве жены видного военного или иного государственного мужа. Впрочем, раз в полгода Шарлотта появляется дома и отчаянно там скучает, всё больше убеждаясь в том, что навоз, сено и свиньи – не для неё.
Неистребимое жизнелюбие и упорство. Изворотливость, наблюдательность, цепкий ум. Осознание собственной привлекательности и желание устроиться в мире. Лотти – авантюристка без возможности для авантюры и дай ей волю – перевернёт весь мир. Грезит об открытии модного салона, в котором бы собирался весь цвет города. Ну, или хотя бы о выгодном замужестве. Оборотиста, бережлива, наблюдательна. В хорошие деньки – живая обаятельная хохотушка, безоговорочная любимица постоянных клиентов кафе. В плохие – холодная недоступная мегера. Умеет слушать, и, что более важно, слышать. Привязана к Оксиме и ферме иррациональной садомазохистской привязанностью – не мыслит себя без этого клочка земли, но пока что абсолютно не готова похоронить себя в хозяйственных заботах. До мозга костей приземлённая и практичная барышня, которая знает что хочет, как хочет, и когда хочет. Видит цель – не видит препятствий. Как настоящая девушка умеет из ничего сделать скандал, суп и шляпку. По-деревенски очаровательна, но старательно строит из себя городскую. Словом чудо что такое эта ваша Шарлотта О`Кэссиди.
> получила среднее для девушки из приличной семьи образование;
> правила этикета осваивает на практике, тут ещё учиться и учиться;
> отлично справляется с домашним хозяйством;
> наблюдательна и умна;
> умеет за себя постоять разве что дерзким словом;
> отлично заваривает чай;
> шьёт, плетёт кружева, вышивает и владеет прочими девичьими умениями из того же комплекта;
> уверенно держится в мужском и женском седле.
Амбиции считаются за имущество? Нет? Тогда единолично владеет только платяным сундуком и молитвенником.
Планы на игру: скандалы, интриги, расследования и всё в таком роде. Отчётливо вижу Лотти интриганкой, которая слушает, запоминает, записывает и передаёт куда следует. Было бы неплохо научить её постоять за себя, покушать драмы и либо остепениться вплоть до отъезда домой, либо окончательно уйти в дела узнавательно-доносительные.
Участие в сюжете: ну, коль смогу – то отчего бы нет! Да, в таком случае помощь была бы не лишней.
Связь: @Wicked_Witch_of_West
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдыхГоворят, быть хорошей девочкой – это легко. Легко улыбаться. Легко снова и снова, каждое утро, как макияж, надевать своё счастливое лицо и идти радовать людей. Говорят, что это входит в привычку и маска счастливой девочки с плакатов срастается с твоим естеством и ты становишься такой – милой, удобной, послушной. Все думают, что Табита Кинг – это такая милая глупышка, плюшевая игрушка из комнаты два два восемь. Девочка, которую случайно, по чьей-то ошибке кинули в аквариум к пираньям. В клетку с акулами. Кинули в клетку к тиграм. Никто и никогда не знал и даже не думал, насколько сильные чувства могут захлёстывать с виду невозмутимо спокойную барышню.
Она всегда себя контролировала и контролировала очень хорошо. Представьте себе сложную схему водоснабжения – медные вентили и куча труб. Крутишь здесь – вода бежит там. Представьте себе репетицию большого симфонического оркестра и дирижёра, который взмахивает палочкой. Представьте учителя, который руководит классом оболтусов. Всё это Табита, которая умело регулировала собственные эмоции, контролировала их выход и, что называется, фильтровала базар. А теперь забудьте, потому что всё в мире переменилось. Водопроводчик, который ремонтировал эмоциональные трубы, спился и повесился, дирижёр сидит на героине, учитель сидит в тюрьме за убийство школьника. Всё разладилось, всё испортилось, всё сгнило. Табита потеряла привычные маячки и ориентиры, приходилось шататься во тьме и искать себя наугад – найти получилось только таблетки, пиво и перочинный нож, которым можно нервно царапать выступающую косточку на щиколотке.
Марло приходит и садится напротив, а Табите не хватает воздуха. Ей хочется распахнуть окна настежь, хочется выреветь из себя чужую боль, так, чтобы от горла ничего не осталось. Хочется поорать, побеситься, разорвать зубами подушку, хочется сойти с ума – или она уже сошла? Она ещё помнит уроки дыхания и возвращает себя из мыслей о крике на место. Нужно говорить. Нужно дышать, нужно медленно умирать, гоняя сквозь себя газ и питательные вещества. Жизнь (особенно такая) всего лишь медленный путь от рождения к смерти. Процесс разложения длиной в несколько десятков лет. У Табиты в голове армиями вымирают нервные клетки стоит только взглянуть на Редгрейв. Марло Редгрейв – самый массовый убийца в истории.
– Угу, – говорит Табита, опираясь руками о постель, – наверное.
Зачем они вообще разговаривают? Давят из себя слова, когда обе знают, что сделали и продолжают делать друг с другом. Это ли не абсурд пополам с самым гнусным лицемерием – знать, как больно человеку напротив и продолжать этот дежурный ничего не значащий диалог. Так зачем? Это ведь невозможно, это ведь не жизнь, в самом деле. Это не может, не должно так продолжаться. Они друг друга доконают. Они друг друга убьют. Никто не знает, как сильна может быть ненависть девочки, к которой приходят поплакаться. К которой обращаются за помощью и утешением. Никто не знает, как сильно и неподдельно может вспыхивать злобой тот, кто наслушался чужих историй о несправедливости и осушил литры слёз. Ну, уже не никто – Марло теперь точно в курсе. Интересно (не очень-то) предполагала ли она, что в её маленькой удобной подружке скрывалась такая бездна нерастраченных негативных эмоций и мрачных томлений? Знала ли Марло Редгрейв, с кем решила себя связать? И есть ли Табите Кинг до этого дело, когда ей физически плохо от чужих липких страданий? Это ощущается как холодные жилистые пальцы на шее. Это ощущается как самоубийство. Как холод лезвия бритвы у тонкой линии вены на левой руке. Как гром таблеток в полупустой пластиковой банке.
– Знаешь, меня достало, - мне душно, мне плохо, мне н е в ы н о с и м о, – давай поговорим.
Она не знает, как это сказать то, что у неё рушится жизнь. Что ей стало трудно общаться с людьми, что ей стали противны до дрожи самые обычные вещи. Но кем она будет, если не приложит ещё одно усилие, если не соберёт свои скудные силёнки в кулак для последнего решительного удара по их «непониманию». Табита вытягивает ноги, неловко ёрзая на койке как растревоженный зверь в норе. Комната со всеми её шкафами, тумбочками, столами и форточками стала большой некомфортной клеткой, в которой туда-сюда ходили две злобные тощие гиены, сверлящие друг друга усталыми страдальческими взглядами. В этой клетке не может быть хорошо, здесь слишком много вывернутых теперь наизнанку скомканных воспоминаний о недавнем времени, когда всё ещё было хорошо.
– Что мы сделали? - у неё хватает сил не винить Марло. Пока ещё хватает. Пока ещё не винить. Предсмертное усилие Табиты Кинг, новые легионы нервных клеток с рёвом бросаются на амбразуру, чтобы умереть героями. Что они сделали? Зачем они в это влезли, что это им дало, зачем это им? Был ли хоть какой-нибудь смысл хоть в чём-нибудь, что они с Редгрейв когда-либо делали? Наверное, нет. Наверное, они просто глупые, глупые девочки, которым хотелось поиграть в войну и подвиг. Проиграли. Проиграли свою нормальную жизнь, проиграли друг друга. Всё как обычно.