Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Эту немудреную истину Рихард постиг чуть менее года назад, когда ему вверили девятилетнюю девчушку. Обычно, ученикам в замке Ловчих приходилось довольно сносно, и промежутки между занятиями дети заполняли общением и играми. Но малолетняя магесса крови, не умеющая толком контролировать свой дар, который, однажды уже выплеснулся в момент эмоциональной вспышки, и теперь был совершенно непредсказуем — была попросту опасна для окружающих. Уже не раз и не два бывали вспышки, которые могли быть чреваты для любого, кроме взрослого мага крови, и поэтому Рихард оставался единственным, кто допускался к общению с ней. Даже есть ей приходилось не в общем зале а в своей комнате. Изоляция никому не на пользу, а маленькой девочке так тем более. Следовало как можно скорее обучить ее держать себя в узде, но вот как это сделать. Страх, непонимание, вечный холод и ощущение давления поселились в глубине ее глаз как какое-то проклятие, сквозь которое ему было не пробиться. Более того, стремясь как можно скорее вывести Лизхен из ее изоляции, ему приходилось быть с ней куда строже, чем прочие наставники обходились с учениками. Немалое значение имело и то, что им было попросту трудно объясниться. Девочка не знала ни слова на имперском, а познаний самого Рихарда в итерийском, приобретенных за годы работы по всему миру, хватало лишь на то, чтобы с грехом пополам договариваться с заказчиками, торговцами и трактирщиками. Обучение языкам — тягомотный процесс. Любой маг разума мог бы научить ее в разы быстрее, но единственный оставшийся после исчезновения Фрихана Ловчий, владевший этим даром, и на пушечный выстрел не подошел бы к девочке, которая могла играючи взорвать ему мозг лишь оттого что ей не хочется заниматься, или случилось неподходящее настроение. Рихарду пришлось справляться самому, и это потребовало в разы больше времени и сил от них обоих. Самые элементарные методики самоконтроля требовали полного взаимопонимания и доверия, а как было добиться таковых от девочки, испуганно сжимавшейся каждый раз, когда у нее что-то не получалось, а маг крови в ярости кусал губы, сдерживая крепкое словцо, от мерзейшего ощущения что не справляется.
Прошел почти год, прежде чем они сумели нормально объясняться. В дополнение к языкам, на девочку свалилось и то, что было началом необходимой физической подготовки, начиная с самого банального бега с мешком на спине, прыжков, препятствий. Результатами были синяки и шишки, новые вспышки, ночные слезы, еще больше раздиравшие пропасть между ними. И хотя к исходу первого года девочке полагалось бы уже вовсю изучать анатомию, она была слишком мала, чтобы тыкать ее носом в толстенные фолианты мэтра Овпигора. Точность, с которой тот изображал строение человеческого тела, кровеносные и лимфатические сосуды, вплоть до самых мелких деталей, потрясала и восхищала, и вместе с тем эти картинки выглядели страшновато для маленькой девочки. А ей и без того хватало страха.
В результате у Рихарда возникало стойкое ощущение того, что он бьется головой об стенку. Обязанность воспитывать и обучать девочку означала для него потерю свободы как минимум лет на девять. Девять лет каторги, которая еще неизвестно чем закончится.
Но вместе с тем, он кое-что и нашел. Нашел то, чего найти не ожидал.
Еще года два назад он совершенно не желал себе такой ноши и счел бы ее тягостной обузой. Но понемногу, от общения с младшими, только-только прошедшими инициацию  Ловчими, а еще больше — от того, что он стал обращать внимание на то, как живут люди за пределами замка, его все больше начинало грызть странное чувство — не одиночества, а бесполезности собственной жизни.
Чего стоит человек, как бы ни был он хорош, если не оставляет ничего после себя. Какого-то следа своей жизни на земле. В памяти близких людей. В собственном потомстве. В детях.
В детях.
Детей-то как раз своих у него быть и не могло. Женщин у него бывало немало, но ни одна не задерживалась в сердце. А от тех, которым случалось приглянуться ему самому, он уходил сразу, понимая, что ему нечего им дать, что ничего хоть близко похожего на какое-то подобие собственного очага у него не будет никогда. Человек устроен очень глупо, каждый тянется к тому, чего лишен. И за последний год, пока в его жизни не появилась эта девочка, Рихард в полной мере осознал немудреную, но страшную в своей правдивости суть этой концепции.
А потом появилась она. Маленькая, худенькая рыжая девочка, с глазами в пол-лица. Испуганная, неуверенная, тихая, словно мышка, беспомощная, целиком и полностью зависящая от него, она с первого же дня чем-то умудрилась зацепить его душу. Шли месяцы, и понемногу Рихард понял, что это маленькое создание пробралось в самое сердце, уютно там устроилось, и не собирается оттуда выметаться. Необходимость быть с ней строгим мешалась с щемящей нежностью, желанием укрыть, защитить, обезопасить. И вместе с тем — поблажки лишь сбили бы ее с нужного настроения и оттянули бы время ее изоляции до неопределенного срока. От таких противоречий впору было рехнуться.
И он чуть ли не рычал в голос, разрываясь между инстинктивной потребностью в тепле и осознанной необходимостью муштры.
Нельзя было ожидать от ребенка, тем более девочки, чтобы она понимала подоплеку происходящего. Она и не понимала. Боялась. Возможно и ненавидела его, как ненавидит лошадь понукающий ее хлыст. И часто ему, как сегодня, приходилось чуть ли не выуживать ее из-под кровати для того, чтобы в очередной раз ткнуть носом в толстый фолиант.
Он прождал ее в комнате для занятий с полчаса, прежде чем окончательно потерял терпение, и отправился ее искать. Но ни в ее комнате, ни в остальных, в которых маленькая узница коротала свои дни — ее не было. Поминутно поминая Морру, и всех ее приспешников Ловчий искал девочку по всему замку, пока наконец кто-то из учеников не сказал, что видел, из окна как рыжая пыталась открыть створку ворот.
Ворота и правда оказались приоткрыты.
Проклиная все на свете Рихард выскочил следом, не прихватив с собой даже лука, за которым надо было возвращаться в комнату.
День клонился к закату, но ветер почти утих. Ну куда могла пойти эта мелкая? Знает ведь, что земли за пределами крепостных стен смертельно опасны! На прогулку? И где теперь ее искать? Десятилетнюю девчушку на среди бескрайних холмов, выжженных скал и неровных глубоких трещин, засыпанных пеплом. Вот когда пришел случай помянуть все известные ему ругательства одно за другим. А потом еще, и еще. А потом изобрел еще добрый десяток новых. Пока наконец, чуть ли не скатившись вниз по склону холма на котором стоял замок, обнаружил в куче пепла отпечатки, похожие на следы. Пепел летуч, он быстро стирает следы, написанные перемещениями живых и неживых существ, а это значило, что девочка прошла тут довольно недавно. Еще через полсотни метров он обнаружил, что следы затерло ветром, но впереди, на обугленном остове когда-то могучего дерева, обнаружил обрывок чего-то к чему пристали несколько рыжих волос. Дальше — впереди — снова глубокая выемка, видимо девочка споткнулась и упала на колени. И еще... еще.... Ловчий шел по этим едва уловимым следам, лишь благодаря давно приобретенной сноровке, помогающей выслеживать дичь в этих негостеприимных местах, не замечая, что уже почти бежит.
Отдаленный крик отозвался мурашками по коже. На секунду Рихард похолодел. Она где-то тут. И....
Он пулей взлетел на небольшой пригорок, и выругался так, что морре бы жарко стало. Девочка беспомощно пыталась отползти на локтях от неторопливо приближающегося варга.
Морра!
Ловчий пронзительно свистнул, привлекая внимание зверя, чтобы отвлечь его от жертвы, и заскользил на пятках с пригорка, вздымая тучи пепла. Варг повернул косматую голову и оскалил громадные клыки, завидев еще одного человека
— Эй, пес-переросток!
До твари оставалось метров десять. Вполне достаточно, чтобы достать его отсюда, но не было времени, чтобы доставать клинок и добираться до собственной крови. А на нем самом, как назло, не было ни царапины, которой можно было бы воспользоваться немедля, тогда как к варгу было достаточно одного прыжка, чтобы добраться до девочки. Нога запнулась о что-то скрытое в пепле, Рихард споткнулся, и полетел кувырком до подножия холма, машинально пытаясь ухватиться за что-нибудь. Под руку попался камень, и едва суматошное падение остановилось, Ловчий просто запустил каменюкой в оскаленную морду.
— А ну пошел отсюда!

Камень слегка ссадил кожу на ладони. Пара капель, а, ну да, на варга хватит. Рихард выбросил руку в момент прыжка, отправляя вслед за камнем нехитрое плетение, но... Одновременно резко ожгло вспышкой со стороны завизжавшей девочки, так резко, что у него зазвенело в ушах от мгновенного всплеска Силы
Голова варга лопнула, как перезрелая слива. Ловчий с облегчением выругался, скорее восхищенно, чем от возмущения, пробегая последние остававшиеся метры. Все! Жива, цела, невредима вроде бы... Рейно, извечный Свет, благодарю, благодарю тебя!
Однако, ухватив тушу за ухо и мохнатый загривок, и с усилием оттаскивая его в сторону, Рихард наконец взглянул на нее уже по-другому.
Это не могло быть его собственное заклятие. Он уже давно научился дозировать Силу минимально требующимися порциями. К чему разрывать существо на клочки, если можно ограничиться точечным разрывом одного -единственного сосуда, если знаешь где именно это приведет к мгновенной смерти. Магией крови опасно разбрасываться, никогда не знаешь — кто окажется поблизости, кто настучит на тебя властям, а кто попросту натравит собак. Подобные, нарочито кровавые плетения он позволял себе лишь когда намеренно хотел кого-то напугать до икоты, или же был взбешен до полной невменяемости, а таких случаев в его жизни было не слишком много. Так что это было не его рук дело.
Ее.
Было отчего передернуться. Заодно и представив себе — во что однажды рискует превратиться он сам, если вдруг девочка вздумает по-настоящему разозлиться на наставника. Ведь такую вспышку можно попросту не успеть блокировать, мало ли что до сих пор это кое-как удавалось. Искра в девочке пылала так, что казалось даже обычному человеку впору ощущать ее всеми фибрами, не пользуясь для этого всякими сомнительными приспособлениями. И вместе с тем...
— Оххх девочка.... — выдохнул он наконец оттащив здоровенную тушу, и усаживаясь прямо в пепел рядом с ней, чтобы осмотреть. Вроде бы серьезных повреждений не было. Пара ссадин, синячище на правой ноге обещал выступить немалый синяк... впрочем.. а зачем ему выступать? Вокруг ни души. Рихард потянулся к тому, что осталось от головы варга, макнул пальцы в густеющую, начинающую застывать кровь.
Он не любил целительствовать, это давалось ему с большим трудом чем разрушение, но ради этой несносной морровки можно было и постараться. Во всяком случае, пока она этого не видит. Несколько долгих минут, маг крови водил кончиками пальцев над ногой девочки. На лбу от напряжения выступили бисеринки пота. Вот же черт, знал бы что будет так трудно — воспользовался бы своей кровью, вместо этой варговой погани. А может дело вовсе не в крови? Лечить того, кто тебе дорог всегда труднее..
Тоненькие, невидимые глазу капилляры — целые и порванные, постепенно по капле просачивавшаяся под кожу кровь. Свернуться. И начать распадаться. Прямо сейчас. Переходя из багрового в лиловый, из лилового в синий, из синего в коричневый, проходя за минуты все оттенки спектра, которые должны были занять неделю и то и больше. С раной бы так быстро не справиться, но с синяком все же легче.
Опустив, наконец, руку, и отерев засохшую уже кровь о густой варгов мех, Рихард сграбастал девочку в охапку, поднялся, и зашагал обратно к замку. Он мог бы легко привести ее в сознание, но пока не стал. Чем дальше она окажется отсюда, тем лучше.
И лишь теперь, когда отступила и мгновенная концентрация всех сил, и беспокойство, и нудная, муторная, кропотливая вязь над ее ушибленной ногой, когда он остался в полном одиночестве, с бесчувственной девочкой на руках, и единственным делом которое ему надо было делать — оставались только шаги по пеплу, в неровном свете угасающего дня — на него разом обрушилось нечто такое, чему бы он пожалуй предпочел бы схватку с целой стаей варгов.
А если бы я опоздал?
От этой мысли его прошиб холодный пот. Девчонка. Маленькая, худенькая, лежавшая головой на его плече, и похожая в его руках на какую-то неправдоподобно хрупкую игрушку. При мысли о том, чтО мог сделать с ней варг... и главное... что было бы потом?
Наступил бы завтрашний рассвет — а ее бы.. не было? Не было бы  — СОВСЕМ? Не было бы этих круглых от испуга глаз, и стиснутых рук, этого щемящего выражения беспомощности, которое заставляло чуть ли не выть в голос от бессильной нежности, от всепоглощающего желания защитить, спрятать... желания, которого он не должен был себе позволять, а тем не менее?
И что бы делал ТЫ, если бы ее не стало? День... месяц... год... все снова вернулось бы на круги своя. Зима в крепости. Восемь, а то и девять месяцев странствий. Снова зима в крепости. Бесконечное, бесцельное..
Бессмысленное!
Ловчий поежился, и инстинктивно, крепче прижал к себе девочку.
Не хочу...
А ведь она очнется, и...
И придется надавать ей по ушам, фигурально выражаясь. Вместо того, чтобы просто тихо взвыть от облегчения. Для ее пользы.
Да, он знал — что лишь для ее пользы, но поневоле чувствовал себя обокраденным.
Неважно. Все неважно, надо лишь идти. Идти в замок. Там.... там...
Там надо бы наказать ее и снова засадить за учебу в продуваемой всеми ветвями комнатенке.
Ох, Рейно....

Ох…
Рихард застыл, как вкопанный. Хорошо еще ногу, занесенную для следующего шага опустить на землю не забыл.
"Вот те раз. Это… Это что?"
Нет, он конечно знал, что такое слезы. Пусть не по опыту собственного семейства, потому как сестра была много старше него самого, да и те детские годы почти совершенно стерлись из памяти, и не по опыту собственной жизни, потому что в замке Ловчих девочки появлялись редко, а мальчишки если и ревели по ночам, то втихаря, но во время постоянных странствий множество раз доводилось видеть плачущих и детей и взрослых. Казалось бы, что тут особенного? Нормальная в общем-то наверное реакция после такой передряги. Но, неожиданно для него самого, слезы девочки, уткнувшейся носом в его шею произвели на него впечатление не меньшее, чем если бы вдруг прямо перед ними из земли выкопался бы лич, в кружевном передничке и закукарекал.
"Ревёт. Ох, Свет великий, и правда ревёт. И что теперь с ней прикажете делать?"
Большей нелепицы и вообразить невозможно. Стоит посреди засыпанной пеплом необозримой холмистой пустоши, заселенной кучей кровожадных тварей рослый мужик с маленькой плачущей девочкой на руках, и с идиотски ошарашенным видом таращится искоса на взъерошенную рыжую макушку, пытаясь сообразить, что в таких случаях делать положено. Эх жаль, великий Йоганн Ройсс умер лет сто назад, картина получилась бы вполне достойной его бессмертной кисти, и какая разница, что беглый маг крови, сын рыбака, всю жизнь валандавшийся по свету и слыхом не слыхивал о почившем художнике.
"Может само пройдет?" — мелькнуло в голове, почти в панике. Совершенно машинально, Рихард сделал еще несколько шагов. Какое там. Девочка рыдала взахлеб, и, мало того, что-то мешало ему самому идти дальше. Что-то горячее, жгучее, неумолимое, как чья-то раскаленная когтистая лапа, сдавившее сердце, точно сангамский апельсин, да так, что ни вдохнуть ни выдохнуть, по спине пробежала ледяная дрожь, все тело напряглось, руки окаменели, безочетно, инстинктивно, крепко обнимая плачущего ребенка.
Ну…
— Тшшш… все хорошо, девочка… все хорошо...
Это я сказал? Голос какой-то ну совсем другой, сам едва расслышал. Да и она навряд ли — вон как ревет… Ну и что теперь делать, а?
Что полагается делать — когда не знаешь — что нужно делать? Да еще когда от ее слез, которые обжигают кожу — в груди словно раскаленный нож ворочается, сдавливает дыхание комом в горле, и ледяными пальцами пробегает по хребту как в начале лихорадки? И хочется собственноручно набить морду каждому варгу в округе, не прибегая к помощи магии. Всласть, до разбитых кулаков, чтобы каждая кость заныла от усталости.
Брррр да и только.
Шаг, другой... какое там... Ловчий неловко опустился на одно колено, усаживая девочку на второе, и не выпуская ее из объятий, попытался приподнять ее голову за подбородок, чтобы посмотрела ему в глаза.
— Тшш… Посмотри на меня. — отчего-то он говорил почти шепотом. — Посмотри. Все хорошо. Слышишь?

Охх, Рейно!!! Ну и что теперь будешь делать-то, Отец небесный, а? Ну?
Щемящая нежность, жалость, самая настоящая боль, да что ж это такое в конце-то концов!!! Откуда оно взялось, зачем, почему сейчас, и самое главное, КАК со всем этим бороться? Отвратительное ощущение собственного бессилия, беспомощности, ощущения, будто не знаешь чего-то важного, чего-то самого главного, что могло бы как-то одним разом решить все вопросы.
От таких простых слов
Я хочу домой.
Ловчик прикусил губы до крови, и странным, совершенно несвойственным ему жестом, но совершенно необдуманным, инстинктивным, обнял девочку, осторожно прижав ее голову к своей груди, и тихонько поглаживая по волосам, точно пытался успокоить испуганного котенка. Он молчал. Да и что тут скажешь. Нет таких инструкций, в которых было бы четко и ясно сказано — как надо успокаивать перепуганных детей. И уж тем более — перепуганную девчонку. Да ладно бы если бы только перепуганную нападением. Не-ет, корень был гораздо глубже, и он это знал. Видел же, как и в бытность его самого учеником, и уже после — ревут по ночам дети, осознающие, что отныне эти заброшенные развалины — их дом, что никогда не увидят родителей, что суровый и огромный мир надвинулся на них, угрожая раздавить, и больше нигде, совсем нигде на свете нет уютной норки, гнездышка, в котором можно было бы спрятаться, забиться поглубже, спрятать голову в коленях у матери и переждать. Даром, что в свое время подобные слезы минули его самого — только потому что он, в отличие от большинства, денно и нощно благодарил небеса за то, что ему встретился Ловчий. Таких как он, всласть хлебнувших жизнь изгоев, с раннего детства знающих о том, что безопасного домика с маминым передником попросту нет и не бывает -были единицы. А большинство все же приходило из настоящих семей. Где были отцы и матери, братья и сестры. Может и не самые лучшие семьи, и не лучшего достатка, но все равно — пресловутый передник и материнские колени как правило где-то наличествовали.  И каково такому вот ребенку знать, что тебя продали чужим людям, и больше никогда, совсем никогда у тебя не будет дома. Дома где ты в безопасности, и где тебя любят.
От этой мысли снова глухо заныло сердце, так что, Рихард неосознанно повел назад левым плечом, словно бы пытаясь избавиться от чего-то вещественного, засевшего под лопаткой.
Тупик. Самый настоящий, потому что то, чего боится девочка — оно и случилось. Дома-то у нее больше нет.
И она хочет туда, где...
Охххх, Рейно...
— Тише... тише, девочка... — Ловчий шептал так тихо, что сам едва себя слышал. Медленно, не задумываясь над словами, которые падали как капли воды, собирающиеся на сырой крыше потолка после дождя. Ветер с шорохом гнал вокруг легкий пепел. — Я... Я понимаю. Только вот нельзя тебе домой. Совсем нельзя. Там для тебя — только смерть. Люди боятся, и ненавидят таких как мы с тобой.  Если даже ты доберешься домой, тебе никогда не будет там хорошо. Тебя поймают и убьют как неосторожного зайчонка... Понимаешь?

Рихард тихо скрипнул зубами, глядя на этот поток слез, слыша эти горькие, бессильные жалобы испуганного ребенка. Ребенка, который всего лишь хотел домой, к маме, который не понимал почему отныне приговорен жить в холодном, заброшенном замке, и эта самая душераздирающая жалоба из всех, которые люди обращают к небесам, не умея найти ответа на земле "За что?" снова пронзительно защемила сердце — жалостью, нежностью и отвратительным, жестоким осознанием собственного бессилия.
— Потому что твоя мама хотела защитить тебя! — он старался, видит Рейно, старался говорить спокойно. Но дрогнул, и в голосе отразилась такая глубокая горечь, равной которой ему не доводилось еще испытывать. Хотя наверное доведется впредь испытывать ее не раз. И не два.
— Знаешь, что было бы с тобой, не отдай она тебя нам? Тебя бы гнали из всех деревень, как в детстве гнали меня. — он вскинул ее голову за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. — Я  был еще младше тебя, когда удирал от людей, которые охотились на меня как на дикого зверя и травили собаками. Голодал, замерзал, спал на болотных кочках, чистил выгребные ямы за кусок хлеба, жевал древесную труху, охотился на крыс, чтобы не подохнуть с голоду, и одному Рейно ведомо каким чудом не рехнулся. Скажи, ты хочешь такой жизни? Никто не выбирает, с каким даром ему родиться на этот свет, слышишь? Магия крови — дар, редкий и страшный, но при должном умении он может стать настоящим чудом в твоих руках.
Ловчий не обратил внимания на кулачки, колотившие его в грудь, но вдруг запнулся, глядя на нее расширившимися глазами. Забурлившую в ней Силу он ощущал сейчас так, словно кто-то прибавил фитиль в лампе, которую он держал в руках. Света, разумеется не было, зато почти физически чувствовал скручивающиеся в тугой узел невидимые нити, из хаотичного переплетения которых и состояла пока ее Искра, чувствовал как разгорается в ней это незримое нечто, становясь почти жгучим...
Сколько раз случалось подобное за последний год? Раз или две? Едва ли часто. С неуправляемым магом крови может справиться лишь другой маг крови, у которого хватит умения и опыта не пасть самому жертвой этого некоординированного Дара.  Всегда существовал предел, грань за которой плетение уже плело себя само — сознательно или бессознательно, но до этой грани маг мог оборвать их, удержать и оттянуть назад.  Это и называлось контролем над Даром, только вот у многих уходили годы на то, чтобы нащупать эту грань. Вот и Лизхен до сих пор не удавалось. Да и удастся ли...
Вот и сейчас, по спине пробежала дрожь, все тело как наэлектризовалось в предчувствии удара, мгновенно, инстинктивно напряглось, казалось каждый нерв сейчас зазвенит как струна. Надо было выпустить ее из объятий, вскочить, успеть рассадить кожу ножом или камнем, добраться хоть до капли крови, чтобы подготовиться, чтобы защититься...
Вместо этого Рихард обхватил девочку за плечи, и наклонился к самому ее лицу. Ведь когда-нибудь придется рискнуть, верно? Так какая разница когда?
— Ты это чувствуешь, да?  — Ловчий впился взглядом в ее глаза, точно желая пробуравить их до самого затылка. — Вот почему тебя держали в одиночестве. Вот почему, пока ты не научилась держать в узде свой дар ты опасна для окружающих, вот почему до сих пор с тобой только я..  — мозолистые пальцы обхватили подбородок девочки, вынуждая смотреть на него в упор, голос сам собой сорвался на шепот
— Смотри на меня. Смотри, и слушай себя! Знаешь что в тебе сейчас кипит? Моя смерть. Знаешь что будет, когда ты отпустишь ее на волю? У меня разорвется сердце или мозг зальет кровью. Хочешь? Давай! Клянусь светом на этот раз я не буду защищаться. Хочешь этого? Ты сейчас убьешь меня, девочка, если не захочешь остановиться. Так думай, чего ты хочешь!

* Совместно с Воробушком

— А между прочим — продолжил Ловчий мягко и спокойно, словно рассказывал сказку. — Все собаки, даже самые большие, признают над собой главенство человека. Как думаешь, почему? — вопрос был риторическим, и не требовал от ребенка ответа, поэтому он осторожно погладил девочку по растрепанным рыжим волосам и продолжил: — Собаки чувствуют страх. По запаху. Безошибочно определяют, если человек боится, и неуверен. Логика у них очень простая, как и у всех хищников. Раз боится — значит слабее тебя, значит его надо подавить, напугать и обратить в бегство. Зато, если человек будет вести себя спокойно и уверенно, поставит себя с нею как хозяин, как тот кто старше, сильнее и умнее, то ей и в голову не придет скалить на него зубы. И даже если и оскалится, то спокойное, уверенное и властное обращение быстро даст ей понять, что человек, в данном случае — старший. Хозяин. Вожак. А если такой человек, сохраняя свое главенствующее положение, будет еще и заботлив, то подчинение очень скоро сменится преданностью. Так же и с лошадьми, они тоже чувствуют страх и неуверенность всадника. Так же и с магическим даром. Надо только помнить что он — часть тебя, то, что должно быть инструментом в твоих руках, а не то, чему дано право затапливать душу и разум. И кстати. — он мягко провел кончиком пальца по носу девочки, от переносицы до кончика, надавив на него легонько, как на кнопку
— Смотри-ка. Сейчас жажда разорвать меня в кровавые клочья тебя не так терзает, верно?

  Эльзбет внимательно слушала спокойный, почти умиротворяющий голос мастера, и мысли её легко летали от одного образа к другому, следуя его словам, нигде не задерживаясь надолго, словно маленькие серебристые рыбки, которых маленькая Лиззи так часто видела на мелководье. И они были почти также неуловимы.
  Собаки чувстуют страх и бросаются на человека, и её дар такой же, говорил мастер. Но девчока никак не могла представить себя хозяйкой этой магии. Однако сейчас, после предложенного ей Рихардом сравнения, для Эльзбет её сила стала похожа на рассерженное животное, которое стоит успокоить, а не подчинить. Но тут мастер вдруг нажал ей на нос, заставив девочку смешно сморщиться и фыркнуть. Это простое, едва ли не домашнее действие вызвало у Лиззи легкую несмелую улыбку.
  После чего она не без удивления прислушалась к себе — а мастер прав! Кипевшая в ней магия, готова перелиться через край, как кипящая в котле вода, опала, словно кто-то заботливо задул под ней огонь. Девчока подняла на Рихарда удивленно-всторженный взгляд, словно проиошедшие в ней изменения были его заслугой:
   — Верно! А как так вышло?

— Ты отвлеклась. — спокойно пояснил Рихард — Перестала злиться и нервничать, подумала о чем-то другом, и главное — успокоилась. Дар отреагировал — не на твои мысли, но на твои ощущения. Точно так же, как был готов всколыхнуться от страха и гнева. Понимаешь? Точно так же подчинится сознательному стремлению взять себя в руки и угомонить его. Так же, как к примеру если бы ты успокаивала хоть того же пресловутого пса, который вздумал бы зарычать на случайного прохожего.

  Лиззи недоверчиво хмыкнула.
  — Так просто? — спросила она. Верилось как-то с трудом. Но с другой стороны, разве не чувствовала она этого? Разве не перестало сильно-сильно биться сердце и не ушло на второй план отчаяние, забрав с собой ярость?

— Не так уж просто — Ловчий вздохнул — Обуздать себя самого, подчас гораздо сложнее чем проделать это с посторонним существом, особенно в твоем возрасте. Искусству владеть собственным сознанием и эмоциями маг обучается всю свою жизнь. Собственно поэтому тебя до сих пор и держали в изоляции. А вовсе не потому что хотели тебя помучить. Но у тебя — видишь, уже все получается. А раз получилось однажды, то будет получаться и впредь, если уж ты почувствовала это на деле и можешь поверить в себя.

  — Оно как-то само получилось, — вздохнула девочка. Она не чувствовала в себе уверенности, что сможет повторить такое еще раз, да еще и сознательно. Но теперь ей стало ясно, что именно от этого умения очень многое может зависеть в её будущей жизни, коль уж умирать уже не хочется. — А если я смогу вот так, как сейчас.. его..ну.. успокаивать, мне можно будет выходить из комнаты...?
  Лиззи не скрывала мелькнувшую в голосе надежду. Все-таки, после объяснения мастера, будущее не казалось таким беспросветным, а прошлое обретало смысл — не просто так она была все это время одна. Значит, нужно постараться и добиться того, чтобы её собственный пес, живущий в душе, стал ей добрым другом и товарищем, а не врагом.
  Эх, объясни ей все мастер еще год назад вот так, как сейчас! Скольких слез можно было бы избежать. Девочка недовольно засопела — все-таки странные они все в этом замке!

— Разумеется можно — Рихард казался удивленным. — И выходить, и бегать с другими учениками, благо их как раз сейчас целых четверо, и заниматься всякой скучной, но нужной ерундой в компании. Я ведь говорил тебе, да только ты отчего-то не слушала.
Он поглядел на нее сверху вниз и искоса. Ее недовольный, насупленный вид, съежившаяся фигурка сидевшая на его колене как птичка на жердочке. Ну ни дать ни взять промокший воробей на ветке! Ловчий невольно усмехнулся.
— Воробушек ты. Самый что ни на есть настоящий. — он приобнял девочку за плечи. До чего хотелось сейчас наклонить голову и прижаться лбом к ее макушке. Быстро темнело, и оплавленные башни крепости, которые уже были видны за холмом растаяли в сумраке. Было пора идти, оказаться в темноте посреди Холмов да еще без минимального снаряжения было по меньшей мере неосмотрительно. Но был еще момент, который не давал ему покоя с тех пор, как он услышал "я хочу домой" и "ненавижу этот замок". Момент, о котором нельзя было поговорить в крепости.
— Послушай... — наконец заговорил он уже совсем другим тоном — тихим, но очень твердым — Слушай очень внимательно, и постарайся никому не выболтать того, что сейчас я тебе скажу. Потому что если об этом узнают...
А что будет — если узнают? Кара за отступничество — смерть, хотя не предусмотрено в кодексе статьи об отступничестве еще ДО инициации. Навряд ли Совет стал бы церемониться — смысл кары отступников в том, чтобы не распространять тайны гильдии за ее пределами. Ответственность в таком случае не на ребенке, а на мастере. Думать об этом не хотелось, и Рихард тряхнул головой.
— Когда ты научишься владеть своим даром — тихо продолжал он — Ты станешь не опасна для окружающих. И возможно сможешь забить его так глубоко, чтобы никогда в жизни не применить. Тогда... — ох, выговорить это оказалось куда труднее чем он мог предположить —  Тогда... если по-прежнему будешь желать уйти отсюда — я тебя отпущу. Провожу через Холмы и Пустошь и отпущу... на все четыре стороны.

   Эльзбет вовремя прикусила язык, чтобы не огрызнуться в ответ — сами вы воробушек! Беззлобно, правда. На самом же деле обращение Рихарда было ей приятно, и впервые за прошедший год девочка почувствовала, что она ему небезразлична. И она готова была еще долго сидеть так, отогревая заледеневшее за эти последние месяцы сердечко в чужом и таком долгожданном тепле. Но внезапно изменившийся голос мастера прогнал довольное выражение из глаз ребенка — Лиззи посмотрела на мужчину чуть встревожено, не сразу уловив причину смены настроения.
   — Отпустите? — переспросила она, как будто не поняла, что имел в виду Рихард. — Но... Разве так можно?
   Забрезжившая на горизонте перспектива не быть на всю жизнь привязанной к замку и холмам казалась настолько заманчивой, что её сияющая притягательность больше отталкивала и пробуждала подозрительность. Как будто мастер шутил с Лиззи, играючи подкидывая одну за одной причины стараться в учебе — то к другим ученикам выпустит, то вообще на волю отпустит. Странно как-то. И все же...
   — Я никому-никому не скажу! — поспешила добавить девочка, испугавшись, что мастер может неверно истолковать её недоверие и забрать свои слова обратно. — И все-таки... это ведь плохо.

— Плохо... — глухо отозвался Ловчий — Но... после инициации выбора уже не останется, и любой Смотрящий или Пес легко опознает в тебе Ловчую. На самом деле — быть Ловчим, защищать людей от порождений Тьмы — высокий жребий, и повод для гордости. И это стоит риска. Но заниматься этим против воли, лишь потому что у тебя нет иного выбора — еще хуже.
Он знал, что говорит. Перед глазами у него был пример Линшеха. Вот кто ненавидел и весь мир и себя, и существовал сейчас в самоизбранной изоляции, потому что у него не было выбора, вернуться назад, после того как в тело его был вселен дух было невозможно. Нет. Если девочка за годы обучения не проникнется уважением и гордостью к будущей профессии... он не хотел обрекать ее на такую судьбу. Уж лучше и вправду научить ее прятать дар, и отправить куда-нибудь, в надежде что она сможет зажить обычной жизнью, ничем не привлекая внимания властей. Найдет, быть может какой-нибудь заработок, может выйдет замуж и родит детей, и о затерянном в пепельных холмах замке будет вспоминать разве что во сне. О том как это осуществить он пока не загадывал. Отправиться куда-нибудь с ней вместе, а потом вернуться одному и объявить, что ученица погибла? Поверят ли? Скорее всего нет, но найти ее уже не смогут, вот и хорошо. При одной мысли об этом у него вновь заныло сердце, но все же он был твердо уверен что именно так и поступит, как бы ни пришлось за это отвечать.

* Совместно с Воробушком

Отвратительная вонь гнилых перьев, то и дело залеплявших глаза, и срываемых потоками ветра, застревающие в горле мелкие ошметки еще не успевшего разложиться пуха, дикий визг стрыги, метавшейся в воздухе в попытках стряхнуть с себя непрошенного седока, все смешалось в какую-то безумную какофонию, когда не понимаешь, где ты находишься, что происходит, и что вообще делать. Только рвать и рвать с остервенением распадающиеся в пальцах перья, удерживаясь второй рукой и ногами с отчаянной цепкостью, которая не снилась даже утопающим. Радовало только одно — взбесившаяся тварь, похоже совершенно забыла о девочке, и выгаданные минуты? секунды? растянулись чуть ли не в часы. Обнажалась под ободранными перьями плечевая кость, с кое-где сохранившимися еще ошметками полуразложившейся плоти, суматошно работавшее крыло не позволяло как следует ухватиться. Если и был когда-то случай, когда Рихард готов был на коленях благодарить своего духа за его дар, так это именно сейчас, когда удалось наконец просунуть одну руку под крыло, вторую, за затылком стрыги, и, накрепко сцепив пальцы в замок всеми силами нажать, выворачивая крыло назад, к спине.
Стрыга завыла. Завыла так, что и без того уже полуоглохший от ее визга Ловчий едва не разжал рук, потому что этот вой, в котором мешалась боль, ярость, и невероятная, безочетная жажда убийства буквально оглушал. Он напрягал все силы, мышцы на руках вздулись, едва ли не прорывая рукава, крыло прекратило молотить по воздуху, отдавливаясь все дальше и дальше к спине, и стрыга, отчаянно заколотившая вторым крылом полетела вниз, кувыркаясь, и отчаянно визжа. Все завертелось перед глазами, мыслей не осталось и вовсе никаких, и даже простого понимания, что сейчас он вместе со своим невольным летающим "коньком" хрястнется что было дури об землю — в голову Ловчему уже не пришло. Впору было порадоваться тому, что его сейчас никто не видит, потому что и его лицо утратило всякий человеческий облик, перекосившись в маску ярости и напряжения, побагровело от усилия, по лбу, спине и плечам ручьями лился пот, дыхание вырывалось совершенно звериным рычанием, и в секунды, еще остававшиеся в его распоряжении и мысли его и сознание куда-то улетучились, оставив тело тому духу, который в нем жил.
Дальше, дальше, отдавливалось крыло стрыги, выворачиваясь в плечевом суставе, еще и еще, пока не хрустнуло под онемевшим от напряжения предплечьем ловчего, и душераздирающий визг не полоснул по ушам, раздирая небо и землю.
Что было потом, Рихард не сознавал. Но, кувыркавшаяся в стремительном падении стрыга рухнула вместе со своим седоком, подняв вокруг себя тучу пепла, и тишина, последовавшая за безумной какофонией, навалилась на все вокруг, как подушка душителя. Стрыга, распластав по каменистой земле здоровое крыло, лежала ничком, ткнувшись расколотой головой в камень, а на спине ее, точно присосавшаяся намертво пиявка ткнулся лицом в остатки перьев на загривке совершенно оглушенный падением Рихард, так и не разжавший рук, оттягивавших назад, к спине вывернутое в плечевом суставе и сломанное, ободранное от перьев крыло.

  Когда вой оборвался, на короткое время Эльзбет показалось, что она оглохла, такой плотной была повисшая вокруг тишина. Мало-помалу девочка снова стала различать вой ветра, но больше она не слышала ничего. Лиззи осторожно приподняла голову, оглядываясь, но вокруг был лишь пепел. Куда делать тварь? А главное, куда делся мастер? И жив ли он. Девочка со стоном поднялась на ноги, неуверенно встав на пораненную ногу, хотя боль доходила до мозга приглушенной, и сидела в голове иголкой, которую не шибко чувствуешь, но она постоянно ощущается на фоне каждого движения.
  Прихрамывая, Эльзбет обернулась вокруг своей оси, но едва ли это как-то помогло ей. Хотелось закричать в тщетной надежде услышать ответ, но разум подсказывал, что лишний раз этого делать не стоит. Поэтому девочка несмело сделала шаг, второй и третий по оползающему холму, пытаясь добраться до его вершины и тем самым достичь хоть какой-то самой ничтожной цели. Ведь она совершенно не представляла, что делать дальше. Стремительно темнело, но девочка ожесточенно ползла вверх по склону, осталяя за собой кровавые капли, быстро впитывающиеся в проклятую землю. А добравшись, она смогла еще раз оглядеться. Быть может, тот неровный силуэт вдали — замок? Или вовсе не он... К горлу медленно подкатывал ком. Что делать? Девочка всхлипнула.
  — Мастер... — скорее тоненько провыла, чем крикнула Лиззи. И без всякой надежды на ответ.
 

— Тьфу... кккккурва.... — первое, что выдал Ловчий, после того, как в ушах отзвонил какой-то бешеный звонарь, а перед глазами перестали кружиться красные звездочки.
Руки оказалось разжать почти невозможно, судорога напряжения свела мышцы так, что, казалось суставы сейчас проще сломать, чем разогнуть. Кое-как, кряхтя, возясь, и отплевываясь от пепла и ошметков гнилых перьев, он все же справился, и пошатываясь, поднялся на ноги. Его тут же повело влево, как пьяного, он яростно замотал головой и огляделся. Ну, Морра, и куда его занесло? И где Лиз? Проклятье! А ведь уже темно, а она там одна! Ну, баргестова задница, ну дрыль гнилая, чтоб тебе ни дна ни покрышки, чтоб тебе по аду на карачках с горящей свечкой в заднице ползать!!!
Бранясь на все корки, он принялся взбираться по склону холма, чтобы оглядеться. Какое там. Иди разгляди что-нибудь в Холмах, да еще в темноте.
Снова выругавшись, мастер торопливо подобрал с земли какую-то каменюку, поискал на ней хоть сколько-нибудь выступающий край, и съездил ребром левой ладони по этому краю, ссаживая кожу. Крови выступило немного, всего несколько капель, но и этого было достаточно, чтобы осмотреться. Не глазами, а той частью существа, которая воспринимала даже на расстоянии существа из плоти и крови, так ясно, как слепец в незнакомой комнате сразу же чувствует местонахождение камина. Ага. Вон там. И кажется не слишком далеко, хвала Рейно!
Сыпя проклятиями, почти бегом, Ловчий пробежал по верху холма, скатился на пятках со склона, едва не споткнувшись и не полетев кувырком, заозирался, задрал голову, и словно горящую в темноте дорожку увидел след, который оставляла она за собой.
А через минуту донесся и ее тоненький крик.
— Я здесь! — заорал он в ответ, и принялся взбираться следом. В одном месте рука словно провалилась во что-то. Глубокое, и сырое. Чья-то нора, что ли? Спасибо хоть обитателя норы не было дома, и обошлось без откушенных пальцев. Ну или этого обитателя давно съели, да будет пепел пухом его костям. Или как еще там...
  Добравшись до девочки, Рихард представлял собой такое зрелище, что посмотри на него кто при ярком свете — смех до колик был бы обеспечен. Взлохмаченный, перемазанный пеплом с ног до головы, в волосах, точно украшения варваров из Пустошей — ошметки перьев стрыги, физиономия перемазана, рубашка промокла от пота и прилипла к телу, вытянулась сзади из штанов и болтается как хвост, рукав куртки разодран по всей длине и болтается, удерживаясь на одном только манжете, на обоих коленях по дыре, носки сапог сбиты чуть ли не насквозь. Прибавить к этому еще и встревоженный вид, и пепельное пятно на носу, и будет вовсе картинка. Однако, было темно, да и девочке не до смеха.
  Зато Рихард, добежав наконец до нее, чуть ли не осел мешком с ней рядом. Сграбастал в охапку, и прижал к себе, не зная, смеяться ему, браниться или и то и другое сразу, а потом отстранил, и принялся разглядывать с головы до ног, хотя в сгустившейся темноте ее было видно едва-едва.
— Хвала Рейно, цела. Что это с тобой? За тобой шлейфом кровь тянулась!