Всё неизбежно возвращается на круги своя. Цикл. Оборот. Щелчок часового механизма.
Неизбежный повтор. И всё же — несомненно — неизменное и другое. Чужое — нет, слишком грубо [неблагодарно?], геометрия выделенных апартаментов давит и кажется непривычно, неприлично тесной, но это по началу [это лучше судорожных часов неизвестности в дирижабле, а те лучше ночных кошмаров] — у магистра есть — теперь — свой кабинет, слуга, горничная, чистое платье [на самом деле целый шкаф, но это само собой разумеющееся, как декорация] и тягучие как патока часы ожидания.
Бабочка под стеклом, украшающая стену, — как издевательство. Ей хватает двух дней, чтобы привыкнуть к факту, что освещение здесь мало зависит от магии. Что горничная, распахивающая шторы в спальне по утрам, — живая. И что Верейн остался уничтожен — но здесь на осознание хватает только бессонной ночи. Дальше — только удушающее, томное спокойствие. Сошедшие круги под глазами и всё, что осталось кроме. 
Позолоченная клепсидра на письменном столе — по каплям, каплям. Магистр пишет первое письмо о'Райли — и время перестаёт капать уже как час, прежде чем она официально признаёт то, что они спаслись от смерти. Второй раз. За тот день. И о творящейся вокруг тишине.
Конверт в нижнем ящике, переданный архимагом. Ей. Не для неё. Человек из империи. Легион. Никто не идёт на порог.

Неизбежный повтор. Неидеальное молчание. Визит итерийского посла, не дающий ничего кроме того, что она сама знает [страх, опасение и дурманящее чувство ничего]. Капли в водных часах можно перевернуть движением пальцев. В сущности это ни капельки не меняет. Содержимое можно удержать и пустить вспять. Время — не получается.
[За неимением ответных действий от Эренхаста в первые же дни и отсутствия указаний от Итерии она считает своей незыблемой обязанностью просто быть.] Существование. Черновик с запросом на полный отчёт об анализе Разлома — жёсткий ровный почерк и очень мягкая просьба — и тоже в ящик. Где переданные бумаги. Обозначенный статус. Письмо.
Неизбежный повтор. Неисправный механизм. На третий день она просит Отто — слугу — снять со стены бабочек. Не раздражают — выводят. Из строя — что-то несущественное внутри, но болезненное, пусть и пустое. Небо за окнами пасмурное и недоброе. Как море наоборот.
Но море осталось дома.
Здесь — только произошедший шторм.

И на восьмой день — наконец — приходит он.
Нет, всё начинается с Отто — тот останавливается, замирает на пороге кабинета, взволнованный на самую малость больше, чем ничего.
— Госпожа, вас желают видеть, — он замолкает на целую упавшую каплю, а ей этого достаточно, чтобы поднять от вороха рукописных листов взгляд, выжидающий, — Человек из Легиона.
Тихо. Обезличенно. И немного нервно. Но нервы — просто её собственное, ещё одна капля в часах, разменянная на секунды у зеркала. Платье белое, отглаженное как гипс — рукава до запястий и ворот под самое горло [статус и строгость, никак не скромность]. Единственная позволенная яркость — сапфировое кольцо [и глаза, может быть].
К визитёру она спускается с достаточным для приличия промедлением. Сжимаемый в пальцах конверт — избавление не подавать руки, слуга, идущий следом, отстаёт от неё ровно на полторы ступени.
Цикл. Оборот. Вздёрнутый подбородок. Взгляд — по восходящей, острый ровно настолько, чтобы зацепиться за детали. Чёрное с серым. Перечёркнутый круг. Всё ровно так, как завещал Маредит. Не бояться — быть осторожной [осторожной как со зверем или обоюдно острым кинжалом?].
Здесь пока — аккуратность момента — в расстоянии трёх оставшихся шагов. Лёгкий кивок — но это для Отто [монополия живых и дышащих слуг — понимать всё слишком хорошо], с поклоном скрывшимся в других комнатах.

— Добро пожаловать. Я вас ожидала. И, полагаю, знаю цель вашего визита.
«Нашу общую цель». Слишком очевидно.
Не ложь — просто полуправда. Об ожидании, конечно, о воде и каплях — абсолютно искренне. Всё, что кроме, — лишено радости и личины. Не вас — внимание, весть, информацию. Всё, что угодно. Всё, что вырывает из полукошмарного сна.
Она опускает ресницы, не всматриваясь в лицо пришедшего [это секундное и второстепенное], но позволяя взгляду снизойти к рукам — но это всё больше рефлекс, как вдох или выдох, как удар сердца — и тонкое чувство чужой искры, отдающее эхом.

И взгляд вскользь по аметистовой полоске. Чувство чужой искры всегда остаётся абстрактным, но драгоценность, разменянная на правду, всё значительно облегчает.
Она едва улыбается. Сдержанность момента прячется в тенях, залёгших в уголках губ. Секунда, другая. Тени на лице напротив совсем другие — резкие, вымученные, безнадёжные. Последнее — домысел. Но теперь у всех есть право на отсутствие надежды — и время [нервная капля неровных часов замерших, замёрзших] теперь играет против.
Маг призыва — как на первое время удобно; обещание архимага прислать специалиста из Итерии укрывает мелькнувшую радость — как бархат острие.
Остаётся только иметь под рукой Разлом. Свою персональную катастрофу. Их всех. Общую.

Заместитель Серого меченного. Понимание приходит за спрятанным кольцом. Как высоко [и это вовсе не о режущей диагонали взгляда, потому что ей приходится слегка приподнимать голову, чтобы смотреть на собеседника спокойно и прямо] — опасно ли? Достойно? Тяжкой обязанности — тяжёлая ноша; мысль, что в напарниках [обходительное безличное слово, скрывающее то, что проще и жёстче] у неё не просто маг и не просто-кто-то-ещё, а высокопоставленный представитель Легиона отдаёт горечью. По своему. Неосознанно и незаметно — как боль от укола иглой.

Опасайся. Будь осторожна. Слова предостережения остаются словами; розы, проросшие шипами, не ранят — только если не падать бездумно в сад.

Всего-то — осторожность. Это лучше, чем иметь тюремщика — и быть [не буквально, конечно, но] прикованной.
— Ничего страшного, герр ун Осгерд.
Безлично и холодно. Тон — каким хоронят — безынтересно и безлюбовно. Ничего страшного — пыль академии, имена неуцелевших, труха на месте Верейна. Ничего страшного — чужой ужас, хвалёная имперская бюрократия, поломка идеально работающего аппарата. Ничего страшного — в том, что где-то правда ничего не осталось, и всё валится на плечах.
— Конечно, — это о позволении, о схлынувшей мимолётной улыбке, взгляд, мазнувший по свертку, упирается в тень, — Иначе зачем мы здесь.

Мы — незыблемость пребывания чужака на чужой территории.
Обоюдно обусловленный долг.
Мы — почти с сожалением; больше о случившемся, самую малость — об этой стране, но это уже — личное, надежно спрятанное магистром; империя — как тогда, на Конклаве — уже не серость и монолит.
Им всем ещё слишком не хватает изящности. Терпения. Отчаяния.
— Однако позвольте сразу передать вам это, — белый конверт, белые пальцы, — От господина о'Райли для того, кто будет предоставлен мне в Эренхасте. Теперь для вас. Кроме того, герр ун Осгерд, я предлагаю подняться наверх. Мне будет легче изучить все в кабинете. Вы не возражаете?

Предложение — не факт, только мелочная интонация.
Одиннадцать дней с катастрофы на десяток лишних шагов и упавших в чашу часов капель.
Безответно — и без права на ответ, не дожидаясь — мягким и ровным шагом к лестнице [где-то здесь в гостиной ещё зеркало, но отражению хватает момента, чтобы удостовериться, что белое остаётся таким же ослепительно белым.]
Шлейф платья на укрытие несущественных приличий.
И только — полуоборот на предпоследней из ступеней. Каменные перила под кончиками пальцев кажутся стальными.
Магистр просто сжимает их. Очень сильно.
— И прежде разрешите задать вопрос. Вам известно о визите графа Рихарда фон Гесса на Конклав? Он так же представитель Легиона, насколько я могу это понимать. Это был визит вежливости, продиктованный императором — или ваша... структура была заинтересована в фон Тэге уже тогда?
Полуоборот — уже полный, отпущенные пальцы, секундное право смотреть на мужчину выше сверху вниз, слова — прозвеневшие по ступеням вниз льдинки. Один единственный вопрос. Россыпь. Не лавина.
Остро. Иголками. Ни капли ненависти или злобы — сдержанность на грани неотступающего холода. Холод не отступает. В её лице минует последнюю из ступеней — и переступает порог.
Делает выдох. Вдох.

Отто давно снял со стены кабинета безвкусных бабочек. Из украшений здесь теперь только звук воды. Капля за каплей.

— Подозревали.
Не эхом, но, повторяя, всё больше пробуя на вкус — и это всё равно что целовать сталь, слизывать кровь с уголков губ; горький-горький металл, и в голосе — почти насмешка, почти — потому что слово теперь обезличено и опустошенно, и произошедшее [каким страшным бы не было] осталось в прошлом; подозрения — не приговор и даже не цепи [абстракция, пока не вынесено на бумагу и приказ].
Хвалёный Легион — опора на паутине или собаки без зубов? — хочется то ли смеяться в голос, то ли прокручивать изнутри понятие осторожности.

Это всё равно не смогло бы уберечь их всех.

Она садится, тут же механически оправляя платье на коленях, — таким же механическим кивком предлагает сесть тому, кто остаётся напротив.
Капель в часах прекращается — магистр тянет руку, чтобы перевернуть их, но не считает нужным дотягиваться до конца.
Вода, отмеренная на час, устремляется наверх, вслушиваясь в невесомое движение пальцев.
Нахлынувшей тишины остаётся на совсем малое — дальше, капля за каплей, всё начинается с начала.

В какой-то мере её это успокаивает.

Остаточное присутствие плетения [но только на самых кончиках, привычный как дыхание миниатюрный озноб] утихает, стоит ей только раскрыть положенный на стол свёрток; листов — целый ворох; полуаккуратный, но совершенно хаотичный почерк [это первое, что бросается в глаза, суть не ясна в первые секунду, ни если читать по диагонали, ни по прямой], заметки, сокращённые так, что больше напоминают шифр, формулы, расчёты, вязь разбросанных букв накрывает бумагу бурей.
И только голос обращает шторм в кусочек мозаики. Не последний. Но подходящий.
— Грань достаточно непредсказуема, герр ун Осгерд, вы как никто можете это понимать — её колебания и единичные разрывы могут не зависеть от локальных особенностей нашего мира. С малым шансом можно было бы назвать это случайностью, будь это единственной уликой против фон Тэга. Но... стабилизаторы. Я с трудом представляю себе необходимое их количество для сдерживания той силы, что хранил в себе ваш архимаг. Опускаю пока саму возможность получения чистой изначальной магии. Только её объем. Предполагаю, фон Тэг усовершенствовал принцип действия стабилизаторов, скрывая большую часть энергии и сводя её к минимальным проявлениям. В столице. Но в Верейне, судя по вашим словам, фон Тэга досматривали Смотрящие. А стабилизаторы остались здесь. Даже если часть он взял с собой — их сложно было бы не заметить. Значит, он не только усовершенствовал их, но и научился скрывать. Либо Смотрящие перед Конклавом были очень невнимательны.

Магистр переворачивает лист с расчётами на другой — поднимает глаза. Осознание. Отрезвление. Немного усталости — но это всё опять тень по губам — капля за каплей, бессчетные слова.
Ни капли ясности — только чуть больше холода. Ни капли яда.

Осуждение тоже мало кого уберегло тогда.

— В любом случае на самом Конклаве фон Тэг не считал нужным скрываться. Он почти сразу же обозначил своё взаимодействие с изначальной магией. Путешествие в Пепельные холмы. Вхождение за грань. Более того — заявил о неком изобретенном им же ритуале, который даст ему возможность поделиться изначальной магией с каждым желающим. То, что было дальше... вы знаете. Все знают.

Спокойный и ровный голос. Созвучие отчёту, эрзац приговору. Такой же взгляд. Дрожь и всё кроме остаётся в прошлом. Для кошмаров. Для памяти.
Она улыбается — металлически, бескровно — эрзац благодарности, касается ладонью бумаги — почти что ласково. Полюбовно. Не спасение — ключ, кусочек мозаики, жизненно важная деталь — магистру нет нужды понимать безумца [а кто ещё он, если не?] — только то, как, что и каким образом он достиг.

— Это записи фон Тэга. Я уверена, в них можно найти достаточно ответов — и о принципе действия стабилизаторов, и о том, каким образом они смогли почти полностью скрывать изначальную магию. Защищать до поры окружение и самого архимага. Больше месяца. Но самое главное, герр ун Осгерд, это то, как именно ему удалось проникнуть за Грань. Выйти оттуда живым и преисполненным, пусть и в не самом ясном уме и здравии. Принести с собой огромное количество изначальной магии — построить теории о принципах взаимодействия с ней.

Слишком просто — просто слова, отзвук, заглушающий искрящиеся капли.
Слова обозначают траекторию, та — шаткую надежду на порядок.

— Однако это заметки и расчёты. Не трактат, предназначенный для многих, и не учебная монография. Это записи, сделанные одним и для одного. С таким же единственно ясным смыслом. Сноски из трудов, что касаются грани и самого понятия изначальной магии, определить при желании можно. Но формулы, цифры... не исключён шифр. И расшифровка конкретных расчётов потребует времени... если вообще возможна.

И самой — горько.
Невозможность созвучна забвению, потому что не существует иного исхода; уменьшенная до переплетенных символов катастрофа — тугой клубок [потянешь — ударит по лицу], не получится распутать — придётся пытаться снова.
И снова.
Даже если бессмысленно. Даже если бесслёзно.
«Иначе зачем мы здесь» — неотступное эхо, остающееся в тени, но тень — это только про отсутствие улыбки; она смотрит на читающего письмо мужчину так, как можно одновременно смотреть и в прозрачность воды, и в бездонные волны.
Понимающе.
То есть, практически обречёно.

— Явление Серой зимы мало где упоминается, герр ун Осгерд, как и сам факт существования цивилизации Элласа, впрочем. Однако так принято обозначать её конец. Согласно трудам господина Мактира, Эллас подвергся нападению союзных на тот момент Эренхаста и Кьереса — это привело почти к полному упадку. Однако Эллас окончательно уничтожил себя сам — силой изначальной магии, тогда ещё подвластной элласким магам — всё оставшееся на территории население, память, города. Захватчиков. Так и прошла Серая зима. Все слышали о Пепельных холмах — это всё, что осталось. За прошедшие века тот край так и не восстановился — и вряд ли когда-нибудь вообще станет прежним. Руины, чудовища и моря пепла. Для большинства жителей Аргервельда это страшные сказки, но для нас — это не самое приятное соседство. И напоминание. Впрочем, если последствия Серой зимы можно считать незаживающим шрамом, то Разлом, что мы имеем сейчас, — это открытая рана. Уничтоженная академия. Спустя часы — Верейн.

Пятого апреля магистр может праздновать свой второй день рождения.
В ночь на шестое — третий.

— И да. Если мы работаем с вами вместе, я считаю нужным уведомить вас, что заинтересована в настоящем состоянии Разлома. Ничего не исключает продолжаемого действия. И ничего не даёт гарантии, что он не взорвётся в третий раз. Однако сейчас, пока об активности не поступало никаких сведений, мы с вами займемся фон Тэгом.

— Помощник? — слаженные слова, сложенные пальцы, безотрывный взгляд; поглощающий интерес — и совсем немного укора, тень у зрачков — «выполнять работу более тщательно» — больше, чем тщательно, идеально, безупречно, а всё кроме — пыль [тягучее эхо над руинами], Смотрящие сохраняют покой и надзор за магами, с о х р а н я ю т, а выходит так, что некого и хоронить, но это всё — остаточное, острое и клубящееся. Где-то на кончике языка.
Под самым.

— Он был в курсе, для чего фон Тэгу нужны эти расчёты?
Выдох. Магистр знает — это нужное [что касаемо деталей всего сопутствующего, перфектционизм под кожею], но глупое — знай помощник фон Тэга хоть что-то из планов архимага, хоть самую малость, — кто найдёт причину так свободно отпускать его после? — нет, ситуация может потребовать мальчика для битья, зацепку, что держат зубами, хоть что-то — потому всего кроме [больше] не осталось; всё кроме — на совести Смотрящих и имперской власти.

— Впрочем, будь оно так, вы бы не показали эти бумаги мне изначально. Будет лучше, если ими правда займётся тот, кто в этом, — пауза совсем невесомая, осечка на слове «разбирается» как признание своей слабости, нет, нет, — Кто быстрее поймёт суть.

Она позволяет себе сменить позу, — расчёт на градусы и незаметную мимолётность — прикрыть глаза на чуть более долгое, чем следовало бы, — созвучие усталости, капля нервозности — но это лишь в сплетённых пальцах до — и рука поправляющая причёску после, но это предлог — коснуться повреждённого при взрыве виска самыми кончиками [надо же, не болит больше].
Совсем.
На оставшихся листах на разный лад вырисовываются осколки всех сказанных слов. Грань. Битая мозаика. Эллас. Грань. Пепельные холмы. Итерия. Изначальная магия. Грань...
— Допустим, и не совсем зажившая, но до настоящего времени состояние Грани в Пепельных холмах пусть и было достаточно нестабильным, но никогда не вызывало наших опасений. Фон Пепельных холмов никогда не касался Итерии — и даже именитые исследователи держались подальше от этих земель. Там никого нет — кроме тварей и резиденции гильдии Ловчих. Очень удобный тандем. Однако... вы считаете, герр ун Осгерд, что отголосок уничтоженной столицы, потревоженной архимагом, та нестабильность Грани — всё это теперь тоже представляет опасность? Если говорить о связи.

... совсем не болит.
Только тревожится, ворочается, холодит горло скользкий снежный ком; она смотрит на меченого уже не просто безотрывно — неморгающе, по-змеиному; закроет глаза — увидит ничего и гул голосов, чей-то смех, беззаботность сплетен, выданных за деловой разговор в ожидании в официальной части, чью-то улыбку, ещё одну, поцелованную руку, цепь из магических колец, кого-то беспамятного, оглядывающегося на зал с отметкой проведённого банкета, лицо — и голос фон Тэга, призраки, он говорит о призраках, присутствующие галдят как стая диких птиц — или благоговейно молчат, сущие мыши, все замирают — почти все — в ожидании, с интересом, с предвкушением, конечно, это лучше банкета, фон Тэг говорит о призраках — а потом о сосудах, в которых воде так бывает тесно.
Вода.
Они уходят — упрямо, уверенно, кто-то фыркает, кто-то едва сдерживает насмешку — фон Тэг говорит о мертвецах — она думает о бабочках и о том, что порой вылитая из кувшина вода — это река, вышедшая из берегов, абсолютная, безжалостная, разрушающая.
Ей-то знать.

— Благодарю, герр ун Осгерд. За время моего пребывания здесь со мной никто не связывался по поводу происходящей ситуации. Кроме вас — сейчас. И нашего посла, но обо всём он знает даже меньше, чем я.
Визит вежливости. Визит обязанности. Долг, помноженный на неотступное чувство нависшей опасности. В мире, который сходит с ума, правила сродни панацее. Или дурману.
— Нужно начать от общего к частному, если мы хотим повторить ход мысли фон Тэга. То, что он добивался. В основном все трактаты об эпохе Элласе и войне того времени перенесены в архивы гильдии Ловчих. Большая часть. Остальное из хранимых в Итерии собрано в государственном хранилище знаний и библиотеке Лунного круга. Но этими поисками занят господин о'Райли. Я допускаю, что ваш архимаг мог воспользоваться именно нашими источниками в своё время — некоторые труды не подлежат сокрытию. Только вот было бы глупо полагать, что подобного не найти в Эренхасте.

Магистр улыбается. Неисправимо, чужеродно мягко для ситуации, похожей на точку соприкосновения на кончике ножа. Острое. Отдающее сталью.
— Я понимаю, что вы здесь не только из-за того, что вы маг призыва. В первую очередь вы человек из Легиона, герр ун Осгерд. Тот, кто вас послал, знал, что мне понадобится доступ в имперские архивы. И оказался совершенно прав. Я предлагаю вам два варианта совместной работы. Первый — вы оставляете мне вторую часть записей фон Тэга, и я разбираю их, исходя из собственного опыта, пока вы в свой повторный визит не передадите мне всю найденную в архивах информацию, которая касается Элласа, Серой зимы и изначальной магии. То, на что мог опираться фон Тэг. Второй же вариант — мы ищем это вместе. То есть, ищу я, а вы пристально следите за тем, чтобы я не узнала что-то лишнее.

Острое. Отдающее инеем. Она продолжает улыбаться — сдержанно, и совсем немного по-змеиному.

Задевает. Не за живое, но болезненное; увядание, сохранившее нерв.
Режет.
Как ломать по весне тонкий лёд — и тут же ладонью, пальцами об осколки; не повторяющийся «начальник» из уст легионера — это только тянет за нахлынувшее раздражение, но магистр умеет давить такие вещи ещё в зачатке [структура магического аппарата Итерии куда изящнее имперских подчинённых вертикалей, но сейчас это такая мелочь — мелочь, достойная молчания].
Нет, другое.
Тонкий лёд ломается — и она проваливается, мимолётно, в мысли слишком тяжкие, чтобы сразу вдохнуть, трепетные и холодные, — [романтизация факта, констатация образа] Итерия кажется наиболее далёкой от катастрофы в расчёт на физическое расстояние, и это [было] схоже с шансом на отсрочку, но теперь близость к связующему звену играет против — у них было море и разница в материках [у неё были совсем глупые слова там, на дирижабле, когда она признаётся — допускает возможность, иначе — закрыть глаза и спрятаться за границами], но сейчас эхо Элласа рядом перестало быть только отзвуком.
Совсем рядом.
Нет, не страшно.
Просто ужасает.

Но и это чувство можно укрыть.
Искренностью, например.

— Отлично, герр. Я рада, что мы поняли друг друга. Доступ в архив — не моя личная прихоть. Все интересующие меня тайны я либо уже знаю, либо они вряд ли хранятся у вас в Эренхасте. Исключая предмет нашей работы — и моего долга. Остальное меня не интересует. Что же до вас — признаюсь, я просила господина о'Райли прислать мне мага вашей школы из Итерии. Специалист в составе нашей делегации погиб, — сухо, не сталью, но холодно, гарантом сохранности, моделью посмертия, восходящей до костей заморозкой тела.
Замечание на точной геометрии нейтралитета между признанием и укором.
— Ваши способности нам очень помогут.
Искренность истончилась и стала невесомой — «я посмотрю, следует ли мне в дальнейшем настаивать на помощи итерийского мага призыва или меня полностью удовлетворит ваш уровень, если мы перейдём к практическим изысканиям» — но это спрятано горечью где-то под языком и глохнет в шорохе десятка бумаг.
— Итак, мы имеем Густава фон Тэга в исходном состоянии, совершившего путешествие в Пепельные холмы и проникнувшего за Грань. Мы имеем фон Тэга после — к сожалению, живого и наполненного изначальной магией. Между этим — предмет его поисков и очень много вопросов. Часть из них объясняется тем, что именно за Гранью фон Тэг взял и заключил в себе огромный объём изначальной магии — думаю, это его и спасло, и помогло выбраться. Увы. Сохранность и сокрытие оной обусловлены длительной подготовкой. И... души, да. Призраки, он говорил о рассерженных призраках. И городе, абсолютно сохранившемся там, за Гранью. Столице Элласа. Слияние человека и изначальной магии... Да, это и было его целью. То, что он искал. Я могу предположить, что оказавшись там, фон Тэг просто «зачерпнул» часть магического потока, но не из себя, а из самой Грани, по ту сторону. Всё равно что стихийный маг, опирающийся на поддержку элемента. Но да, это только предположение. Возможно, был другой способ.

Возможно. Предположительно. Вероятно.
Нилас, укрывающий бездонный океан. Не безумная и бездумная вспышка — план, что вынашивался годами. И рассыпанные по столу бумаги.
Клепсидра опять замолкла — чуть раньше, чем закончила говорить магистр.
И не заметила вовсе.
— Когда мы с вами посетим архив, герр ун Осгерд?

Отредактировано Морканта Гваур (2020-12-04 18:45:34)

Вода недвижима и покорна на стеклянном донышке часов.
Слова до — это всё удар на опережение; попытка [они все только пытаются что-то делать, бесконечные теории, вычерченные пальцами на прибрежном песке, невесомы] наверстать упущенное, досадное упущение — миниатюрный янтарный плен полупустых комнат; невыносимое как смола ожидание, а теперь — здесь и сейчас.
Часы молчат. Весь мир сдвигается с мёртвой точки [потому что по ту сторону мир теоретически в своей беззаботности мёртв]. Магистр осторожно и аккуратно сворачивает оставшиеся листы с записями в тугой свёрток [ответы, больше похожие на вопросы, всё равно имеют несомненную совершенно ценность], не отвечает — звук сужается в комнате на секунды сужается до вакуума и шуршания бумаг — но только подтверждая согласие.

Или лучше — словами?
— Тогда сейчас и отправимся.
Кратко, брошено — так бросаются только тем, что созвучно с объявлением войны и безапелляционностью, когда отказ и противовес немыслимы, невозможны; она ловит себя на мысли, что спешит, — срывается даже на мелочах и деталях, вроде нервозности пальцев или вдоха — механизм идёт на излом; отсекая, начиная гонку на ответ, который их всех... спасёт? — отсчёт идёт на неизвестные переменные, на иллюзию порядка, на константу всеобщего уничтожения, у фон Тэга были годы — у них только необратимость в неограниченном счёте времени; всё правильно, всё неотъемлемо и незыблемо — правда, правда надо спешить.

Она поднимается с места, держа бумаги одной рукой, второй — хватает меньше секундной невесомости — оправляет платье, причёску; на оставшееся — безмолвное заверение, что более регалий не требуется [бумага об полномочиях в Эренхасте с подписью архимага синонимична нахождению ун Осгерда рядом]; последняя треть из секунды — кивок.

— Экипаж при вас, герр?
На звучание хватает ровно два шага — до порога, ещё два — после, безответно [вопрос из бессмысленного цикла подобных «все ли они умрут»]; она зовёт Отто, — по имени [слуги из плоти чудо как милы и отзывчивы] — просит подать пальто.
Некстати думает, что следовало бы попросить так же о чае — но это следовало оставить для действа раньше, раньше — в мире до и по старым отточенным правилам; [это по-своему важный ритуал, но сейчас это правда прошедше и бессмысленно, кусочек пазла, достойный быть выкинутым]; лица из зеркальных отражений в гостиной молча соглашаются с ней — но это только безмолвие, присущее всему неодушевленному; они стынут, замирают, замерзают в ожидании — пока подошедший слуга не накидывает ей на плечи пальто.
Белое. Предвечный траур, вывернутый наоборот.
К гипсовому платью. Очень идёт.

Небо за окном — серое и тревожное, но погода остаётся мелочью при наличии экипажа — пустотелой и бесплотной темой для недолгой поездки. Мир вокруг теряет слишком много в деталях за последнее время. По крайней мере, это повод не просить шляпку [как никогда — перчатки].