*совместно

Незнакомец молча поклонился, и жестом поманив ее за собой, завернул за угол собора, и, дождавшись ее, пошел с ней рядом. Молча, с абсолютно ничего не выражающим лицом. В этот час на площади вокруг собора толклось огромное количество людей, и на них никто не обращал внимания. Когда они дошли до кованой оградки, ограждающей церковный сад, спутник Элинор взял ее под руку.
- Должен попросить вас закрыть глаза, госпожа.
Этого Элинор никак не ожидала.
  - Закрыть глаза? - переспросила она почти обиженно.
- Да. Вообще-то полагается надеть повязку, но мне сказали, что довольно взять с вас слово не смотреть.
- Вам правильно сказали. - Элинор вздохнула и зажмурилась.
Ее мягко повели под руку. Куда-то вправо, потом прямо, потом повернули, потом что-то лязгнуло, голос провожатого тихонько шепнул
- Осторожно, ступенька вниз.
Промозглый ветер отступил, словно они вошли в какое-то неотапливаемое помещение. За спиной лязгнуло снова, впереди послышалось шуршание. Рука в перчатке отпустила ее руку, провожатый явно переместился вперед, и стоял прямо перед ней.
- Можете открыть глаза. Здесь довольно крутая лестница.
Лестница действительно уходила круто вниз, все время заворачивая по спирали, и была так узка, что идти по ней можно было лишь по одному. Провожатый спускался первым, пригнувшись, чтобы не ушибиться о ступеньки вышеидущего витка. Лестничный колодец ограничивали каменные стены такой грубой кладки, что не вызывало сомнений в том, что возраст их уходит далеко в прошлое, на две, а то и на три сотни лет. Однако ступеньки были отнюдь не продавлены и не выщерблены, как это следовало бы ожидать в столь древнем проходе. Как будто кто-то еще в этом десятилетии потрудился и добросовестно отреставрировал лестницу, чтобы сделать ее удобной и безопасной.
Спустя почти бесконечное количество поворотов, от которых впору было закружиться голове, они оказались в тесном, почти совершенно темном коридоре, с таким низким сводом, что провожатому Элинор и здесь приходилось наклонять голову. Здесь не горело даже факелов, и тусклый свет виделся лишь в самом его конце, сквозь узкую стрельчатую дверь, такую толстую и окованную железными скобами, точно за этой дверью скрывался как минимум вход в императорскую сокровищницу. Дверь была приоткрыта. Но когда гулкие шаги по коридору приблизились к ней - сразу за ней вспыхнул яркий свет сразу нескольких свечей. Дверь открылась настежь, за ней показался силуэт человека, почти неразличимый на фоне света шестилапного канделябра, который тот держал чуть позади себя. Зато голос оказался совершенно знакомым.
- Рад приветствовать вас, госпожа Элинор. Входите, и простите пожалуйста мне эти вынужденные меры.
Идти с закрытыми глазами было очень неудобно, Элинор то и дело спотыкалась, несмотря на то, что ее  вели под руку. Но приоткрыть глаза она не решалась.
Помещение, в которое они в конце концов попали, было мрачноватым. Какой-то подземный ход? Подвал? Задавать вопросы провожатому она не стала, послушно следуя за ним и сосредоточившись на том, чтобы не упасть, ведь лестница была действительно крутая. Но происходящее ей нравилось. Оно все больше и больше походило на таинственное приключение. Правда, чем ниже они спускались, тем чаще в голове Элинор мелькала мысль, что все это может оказаться ловушкой, и ее просто прибьют где-нибудь тихонько... но только зачем кому-нибудь ее убивать? От этих мыслей странным образом становилось только интереснее.
Голосу некроманта Элинор обрадовалась, как старому доброму знакомому.
- Вы здесь живете? - щурясь от слишком яркого света после полумрака коридора, спросила Элинор.
- Не совсем. Мои комнаты там - Герхард указал подсвечником направо, и поднял его повыше, чтобы свет не слепил девушке глаза. Подсвечник он держал в левой руке, правая все еще висела на перевязи. На плечи был накинут широкий и длинный черный плащ, сам он тоже был в черном, и среди окружающего мрака белело только пятно лица и кисти рук. Они стояли в довольно просторной  комнате, с неожиданно высоким потолком, опирающимся на острия шести арок, каждая из которых окаймляла свою грань. Коридор, из которого она только что вышла, занимал одну грань шестигранника. В крайних с ним гранях - справа и слева зияли пустые проемы, за которыми уходили коридоры, зато в трех остальных гранях, меж старинными стрельчатыми арками были три двери, каждая из которых выглядела столь же неприступной как и та, через которую она только что прошла.  Герхард указал на крайнюю правую из трех, но пояснять, куда ведут остальные две - не стал. Вместо этого, он поклонился, предложил девушке руку, и повел ее по коридору, начинавшемуся от левой грани шестигранника.
- Это убежище мне предоставили как только я прибыл в столицу. Под Эргентвером множество подземелий и катакомб, о которых давно забыли. Когда-то они были затоплены, по приказанию императора, и входы были замурованы. Никто не знает где и в каких местах эти помещения вновь вскрыли, и какие из них приспособили для жилья, убежищ, работы и собраний, а в каких - сохранили прежние ловушки и установили свои. Вас провели через вход, которым пользуюсь обычно только я, и... еще один человек. Не хочу обременять вас нашей внутренней информацией, чтобы не связывать, и не пугать. Ваш визит сюда не означает вашего приобщения к Культу, я понимаю, что перспектива быть связанной с нами не может не пугать. Пока что вы - моя гостья. И позвал я вас, чтобы выполнить свое обещание. Но прежде, я хотел бы, чтобы вы увидели наше собрание. Увидели, послушали. Там будут не только члены культа, но все - в масках и капюшонах, чтобы ни один не мог опознать и выдать других. Согласны?

*совместно
Герхард с улыбкой поставил подсвечник на выложенный массивными каменными плитами пол, выпрямился, высвободил руку из перевязи, и придержав плащ на плечах девушки, чтобы не соскользнул, задержал руки чуть дольше положенного. Воспользовался моментом и с удовольствием, глубоко всмотрелся в ее глаза. Без улыбки, очень и очень вдумчиво, словно вот так хотел добраться до самого дна души. Так близко, что ощущал ее дыхание, и, держа руки на ее плечах, казалось, ощущал и ее волнение. Так и тянуло, наклониться и коснуться губами ее губ, которые тоже оказались так близко. Но нет. Не сейчас. Он хотел заполучить ее всю целиком, и не собирался рисковать тем - что она быть может сейчас перепугается и соскочит с крючка. Не-ет уж. Она должна была увязнуть глубже. Так глубоко, чтобы не только не могла, но даже и не хотела вырваться. Сейчас она еще может это захотеть, а значит давать ей шанса на это не стоило. Зато такой вот момент близости, с едва уловимыми, вроде совсем невинными прикосновениями, в сочетании с неотрывным взглядом, в котором словно отпечатывалась мысль "иди ко мне" - затянет девушку глубже.
Так же медленно, едва прикасаясь кончиками пальцев, он нащупал завязки плаща, завязал их у горла, расправил тяжелые складки, укрывшие ее до самого пола, взял из ее рук маску - обычную широкую полосу из сангамского черного шелка, развернул и приложив к ее лицу завел руки за голову, чтобы завязать концы.
- Вот сейчас я готов проклясть эту традицию закрывать лица - шепнул едва слышно.- Вы... ваше лицо под маской... я начинаю чувствовать себя ограбленным, оттого что не вижу его.
Что же все-таки случилось? Ведь ничего особенного не произошло. Но сердце замерло – а потом будто сорвалось куда-то в бездонную пропасть и бешено забилось-заколотилось, и дышать пришлось чаще, чтобы успевать за этим обезумевшим ритмом.
Ни у кого прежде Элинор не видела такого взгляда. Он завораживал, лишал воли, проникал в самую глубину сознания… в какой-то момент ей показалось, что во всем мире существуют только его глаза и едва рассеянная светом свечей тьма вокруг. И этот взгляд обещал ей нечто такое, что она давно искала.
Ей не казалось странным или неправильным то, что его руки дольше положенного задержались на ее плечах. Все, что делал Герхард, было единственно правильным. Даже если это были какие-то чары, Элинор не хотела бы от них избавиться. Ей нравилось все: и то, как некромант прикасался к ней, и то, как он на нее смотрел, и то, что он едва слышно произнес.
Элинор искренне улыбнулась в ответ. Ей не хотелось ни жеманиться, ни придумывать какую-нибудь остроумную реплику. Слова некроманта были ей приятны, и она не собиралась скрывать это.
- Благодарю вас, - Элинор казалось, что после такого взгляда и таких слов должен последовать поцелуй, и даже не стала бы особенно сопротивляться, но Герхард ограничился комплиментом. Легкое разочарование и недоумение Элинор постаралась как можно тщательнее скрыть.
- Хотите, я тоже помогу вам надеть маску? – предложила она. – Так будет честно
- Нет - он мягко улыбнулся, осторожно накидывая ей на голову капюшон. - Мне маска не полагается, и эту я прихватил специально для вас. На этом собрании я буду единственным с открытым лицом, как, впрочем и всегда.
Он помедлил и продолжил совсем тихо, улыбаясь теперь даже не губами а взглядом
- Дело в том, что ночной жрец - это второе лицо в Культе, после Дочери Проклятой. Их - во всем мире всего две, по одной на каждый материк. Дочь Проклятой Гелесса почти постоянно пребывает в Кьересе, но даже если бы она и была здесь - она никогда не появляется перед людьми. Лишь некоторые из ночных жрецов и жриц за всю жизнь могли видеть ее один или два раза. Поэтому фактически на нас и лежит весь культ и вся его деятельность. Некоторые из нас все-таки прячут лица, но я считаю это трусостью. Другого ночного жреца сейчас в Эргентвере нет, и все эти люди придут послушать меня. Они заслуживают того, чтобы выйти к ним без маски, кем бы они ни были. Даже с учетом того, что на собрание может под маской пробраться любой предатель, лишь притворившийся заинтересованным
После Дочери Проклятой… Второе лицо… У Элинор закружилась голова. Неужели это не сон? Неужели ей и правда наконец-то повезло?
- Ночной жрец… - повторила она. Это сочетание звучало мрачно, торжественно и весомо. И влиятельно.
- Как хорошо, что вы тогда попали именно в наш подвал, - под его взглядом Элинор не могла скрывать свои мысли. Какая-то непонятная сила облекала все ее мысли в слова.
- До встречи с вами я и мечтать не могла о том, чтобы вот так свободно говорить с некромантом, а уж тем более о том, чтобы попасть на собрание Культа Морры.

Отредактировано Герхард фон Риттер (2020-12-20 21:52:42)

Войдя в зал, Герхард на минуту остановился, окидывая взглядом собравшихся. За это время еще две фигуры, шедшие прямо за ними, прошли мимо, причем явно бросалось в глаза, что один из идущих вел другого, ступавшего очень неуверенно, под руку. Повязки под капюшоном было не разглядеть, но недвусмысленное движение, которое сделал тот, который шел неуверенно, когда они остановились в последних рядах, говорило о том, что как минимум одного, еще не посвященного на это собрание привели. От Говорящей, ночной жрец знал о троих. Интересно этот - четвертый, или один из тех трех о которых она говорила. И Элинор. Что ж, если повезет, он принесет сегодня Темной Матери еще несколько новых душ.
В зале было странно тихо. Несмотря на то, что собралось здесь почти полторы сотни человек - слышалось лишь дыхание, треск фитилей и факелов, шорох одежды, да иногда - звук подошвы по камню, когда кто-то неловко переступал с ноги на ногу.
Герхард оглянулся на свою спутницу, молча указал ей на вторую от входа колонну, без слов, но вполне понятно прося стать там, выпустил ее руку, пальцами загасил свечу, которую держал, сунул ее в карман, и неторопливо пошел сквозь толпу.
Вначале его присутствия не заметили, и пришлось коснуться плеча какого-то рослого человека, стоявшего спиной. Тот обернулся, и с почтительным кивком отступил в сторону. Некромант пошел дальше, но теперь по толпе, перед ним и во все стороны как будто пошла рябь, люди трогали друг друга то за руку то за плечо, кивком обращали внимание на появившегося жреца, знаменуя, что их ожидание подошло к концу и одна за другой головы поворачивались, следя за ним.
- Благодарю всех вас, что пришли сюда сегодня. - негромко, словно обращаясь максимум к двум-трем людям, произнес некромант, все еще проходя через толпу. Но, не то такова была акустика в этом месте, не то помогала тишина, но слышали его все, даже в самых дальних рядах.
Дойдя до конца зала, и повернувшись к собравшимся, Герхард некоторое время молчал, сознательно нагнетая напряжение. А потом заговорил, так же негромко, скользя взгядом по толпе и задерживаясь на прорезях масок, делая паузы после каждой фразы, словно хотел каждую вколотить в сознание слушающих.
- Они говорят - Рейно, Бог-отец, создатель мира.
- Они говорят - он создал мир, и свет. И все живое.
- Они говорят - искра созидания упала в тень и из нее родилась Морра.
- Они говорят - она стала творить, с разрешения Рейно, и творила лишь мрак и зло. ... - он помедлил, и процедил сквозь зубы.
- Они лгут!
Так же медленно, он вновь пошел сквозь толпу. Не прямо, а как придется. Пристально вглядыаясь в прорези масок, произнося все еще тихо, но с нарастающим гневом
- Они слепо верят бредням полуспятившего от страха рыбака, якобы узревшего истину, чудом спасшись от смерти. С тем же успехом можно верить бредням любого спившегося забулдыги, узревшего истину на дне бутылки, или словам блаженного, истово верящим собственным видениям.
- Они не задают вопросов.
Он круто обернулся вокруг себя, сузившимися глазами оглядывая и ближайших и тех, кто стояли поодаль.
- А я их вам задам! Ответьте мне, если можете!
- Откуда бы взяться теням, якобы породившим Ее, если Творец создавал только свет?
- Откуда бы взяться злу, которое приписывают Ей, возникшей из его же искр созидания, если Творец создавал лишь добро?
- Откуда бы взяться у Нее силе созидать, если этой силы нет в прочих созданиях Творца?
Говоря со все нарастающей силой он вскинул руку вверх и почти прошипел
- Они лгут!! 
И торопливо пошел обратно через толпу, на ходу, торопливо и гневно вколачивая слова в воздух.
- Ни явится ни одна тварь земная и небесная, без двоих, что породят ее!
- Не существовать свету без теней, ибо тень ложится от всякого предмета и всякой живой твари.
- Не мог родиться мир из одной только воли Рейно, ибо в нем тогда не было бы места никаким теням и никакому злу.
- Не может творение не может превзойти Творца, и не могло даже каким-то образом случайно порожденное зло, превозмочь и извратить волю Первосоздателя, если он и вправду един и всемогущ.
Дойдя до края зала, за пределы толпы, и словно машинально поднявшись на какую-то ступеньку у стены, он круто повернулся, и прищуренными глазами обводил взглядом зал, словно пытался пробуравиться сквозь маски, убедиться, что его услышали и поняли. Молчал не меньше минуты, после чего уронил руки, выдохнул, и заговорил снова медленно и спокойно.
- Они говорят - Рейно создал семерых мужчин и семерых женщин. Что мужчины ушли в горы, слушать наставления Творца, а женщины остались, и Морра, пробравшись к ним, похитила одну и извратила души оставшихся...- и вскинув голову протянул руку к собравшимся 
- Скажите же мне, во имя всего живого и мертвого - почему же Рейно не позвал и созданных им женщин в гору, чтобы слушали его наравне с мужчинами? Выходит с первого дня творения считал их недостойными внимать Его мудрости? Созданиями "второго сорта", недостойными или неспособными внимать и постигать? Как же так, если он создавал людей светлыми и равными, отчего же отделил одних от других?
Вопрос повис в воздухе, и он почти выкрикнул, не скрывая гнева.
- Они лгут!!!
По толпе прокатился выдох, а Герхард заговорил медленно, цедя слова, и всматриваясь то в одни, то в другие глаза.
- Они говорят, что женщины извращены Проклятой. Что они нечисты и недостойны. Они не допускают их даже в свои храмы, кроме специально отведенных мест, точно боятся подхватить скверну! Своих собственных матерей, жен, сестер и дочерей!
- И они мнят себя святыми и праведными, унижая матерей, что привели их в эту жизнь?!
Он в сердцах стукнул кулаком по стене, и впервые повысил голос, вскинув руку к слушателям, словно взывая к каждому
- О вы, все, пришедшие в этот мир из чрева женщины!
- Вы, кого мать кормила молоком, утирала ваши детские слезы, стряпала вам пищу, выхаживала вас от болезней, не спала ночей у вашей колыбели и пела песни, чтобы охранить ваш сон. Вы - посмеете назвать ее нечистой? Недостойной?
- Вы, кто придя домой обнимет свою женщину и почувствует, как с ее теплом от вас уходит тяжесть дня и вливаются новые силы! Вы - посмеете назвать ее нечистой? Недостойной?
- Вы, кому в старости, ведь не сын и внук, а жена или дочь подадут ваш последний стакан воды, отрут пот вашей агонии и закроют вам глаза! По ту сторону жизни вы посмеете назвать их нечистыми? Недостойными?
Его руки сжались в кулаки а голос сорвался на хрип.
- Да отсохнет каждый гнусный язык, способный сказать такое! Подите прочь, в ваш слащавый лживый Свет, ибо с такими мне не о чем говорить! Попробуйте и впредь жить в этой лживой вере, унижающей матерей, что привели вас в эту жизнь, и считать себя при этом святыми и праведными. Попробуйте жить, осознавая теперь, что "святость" эта зиждется на черной неблагодарности. Попробуйте! И если в душах ваших есть хоть капля достоинства, капля справедливости, вы не сможете без отвращения смотреть, как вашей матери, сестре или дочери, какой-нибудь лицемерный святоша отказывает в праве пройти дальше загородки, отведенной "нечистым и недостойным".  Уходите же. Я не держу никого из вас, и никому не препяствуется уйти, и раззвонить по всему миру о том, что услышали здесь!
Повисла тишина. Ни один из слушавших не шевельнулся. Ни один не сделал попытки уйти. Герхард медленно выровнял дыхание и выпрямился, явно расслабившись.
- Что? Желающих не нашлось? Воистину, человек сотворен мудрее, чем ему об этом пытаются вдолбить святоши с первых дней жизни, раз доводы все-таки способны пробиться в ваши сердца. 
И тем, кто способен внимать, я скажу - спятивший от страха рыбак не мог провидеть создание мира, ибо как и всяк сапожник не мог быть способен судить выше сапога. Неотделим свет от тени, и неотделимо добро от зла.
Он вновь медленно пошел через расступающуюся толпу. Говорил, будто теперь рассуждал с самим собой, вскрывая собственные колебания и сомнения
- Они говорят - Морра поселила в женщинах вероломство, подлость, жадность и эгоизм.
Тогда поселил все то же самое и в наших сердцах? Будьте честны перед собой, как перед последним честным судом! Разве мужчинам не свойственно грызться меж собой из все того же вероломства, подлости и жадности? Разве в самой Церкви Рейновой, куда женщинам закрыт доступ не процветает все то же самое? Кто, в таком случае, извратил нас, если Творец изначально создал нас светлыми и праведными?
Некромант остановился. Поднял голову, обводя взглядом тех ближайших, среди кого оказался. Потом следующих за ними. Потом еще дальших, от которых видел лишь смутные тени и отблески свечей на черном шелке.
- Лишь один ответ способны принять те, кто способен мыслить!
Теперь говорил спокойно, выкладывая вывод, к которому и пришел в результате долгих раздумий.
- Мир создавался единым, и создавали его двое! Так же, как двое должны соединиться на ложе, дабы создать новую жизнь. Рейно и Морра, свет и тень, добро и зло, и потому в каждом существе равно соседствуют  эгоизм и милосердие, жадность и щедрость, гордыня и сострадание. Чего-то больше, чего-то меньше, зависит это лишь от обстоятельств жизни, которая принимает человека в оборот и формирует его характер и повадки. Но изначально, с момента творения, с зачатия и рождения, с первого вдоха и первого крика - в душах наших равно смешаны оба начала, вне зависимости от того, что у кого меж ног!
Где-то в дальнем ряду послышался нервный смешок и тут же стих. Жрец же, не обратив на это никакого внимания, продолжил, обращаясь как будто к каждому особенно.
-Загляните себе в душу, постарайтесь быть честны хоть перед самим собой, а потом, скажите мне, если можете, что я неправ! И сможете ли вы впредь верить лживым уверениям о Всемогущем Свете, который как-то узенько-подленько, исподтишка отравила Тьма, за что и была наказана и низвергнута, и теперь Свет вновь торжествует в своих еще не отравленных творениях.
- Не сможете. Потому что не существует на свете человека, в котором абсолютный свет царствовал бы единолично.
Он вновь замолчал. Закрыл глаза. Поднес ладони к вискам, отчетливо ощущая тяжесть, и пульсирующую боль. От той концентрации, в которую он себя вгонял, добиваясь единения с каждым из слушавших, казалось, что каждый вытягивает из него крупицу силы. И веры.
Пусть вытягивают. Пусть возьмут. Всю, без остатка. Потому что чем больше он отдавал, тем больше ее прибывало.
Некромант вскинул голову, обводя толпу горящим взглядом
- Их было двое. Отец и Мать! У этого мира, как у всего живого, существовавшего, существующего и того, что когда-либо будет существовать.
- И Отец оказался не так уж светел, как уверял сбрендивший рыбак. Ибо разве отдаст какой муж жену свою на позор и поругание, так, как отдал Он, такой якобы светлый и добрый, имя Морры на поругание десяткам поколений людей?
- А почему? - тишина. Никто не ответил, и он ответил сам.
- Да потому что Мать Морра оказалась сильнее. И в якобы светлой, беспорочной душе Отца поселилась зависть!
- Хотите доказательств? Извольте!
- Разве существует свет без тени? Нет. Он мог бы существовать - но абсолютно голый. Без единой травинки на земле, без единого живого существа, без единого строения. Да,тогда свет будет ярок. Абсолютен. И мертв, поскольку жить в нем нечему!
- А существует ли тьма без света? Существует! Жизнь не останавливается в черной беззвездной зимней ночи в лесной чаще, где нет огней. Жизнь существует и в подземных пещерах и в глубинах океана, где живут животные и рыбы, никогда в видевшие ни единого луча солнца.
Он вновь замолчал, давая слушателям время задуматься самим. Снова пошел через толпу, и заговорил, только когда прошел более половины. Мерно, как о безусловном факте.
- Мать оказалась сильнее и в своих творениях. Ибо женщины стократно милосерднее любого из нас. Кто скорее подаст кусок хлеба умирающему от голода калеке? Пресвятой архиепископ, проезжающий в своей карете, который даже не заметит страдальца, или любая "нечистая и оскверненная" женщина из народа, что пройдет мимо?
Толпа расступилась, выпуская его на свободное место. Некромант некоторое время стоял как и вышел, спиной к толпе, опуств голову и сжав руки. Потом медленно повернулся, скользя взглядом по лицам.
- Мы считаем себя мудрее, но кто способен направлять наши помыслы с рождения и до смерти? -Женщины - матери, жены и дочери.
- Мы можем сражаться и побеждать, но женщины тоже способны браться за оружие, и никто в мире не сравнится в ярости и силе с матерью, защищающей свое дитя. 
- Мы можем убивать - женщины умеют это не хуже, но только им дано не только отнимать, но и дарить жизнь!
- Так кто же оказался истинным Великим Творцом?! В чьих творениях больше доброты и силы? Больше милосердия и мудрости? Больше нежности и потребности в защите?
И на этот вопрос не нашлось ответа вслух. Но он был в мыслях у каждого, и Герхард чувствовал это всем своим существом. Он вновь заговорил, обращаясь теперь ко всем и ни к кому, твердо, с нарастающей яростью, будто каждый из собравшихся - лично виноват в том, что случилось.
- Зависть сгубила многих людей, так зависть сгубила и Творца. Он не простил Матери ее превосходства. Не простил, что ее творения оказались совершеннее его собственных.
- Он изгнал, низвергнул, проклял ее.  Ее, Мать всего Сущего! Нашу с вами мать! - последнее вырвалось почти криком. Руки сжались. Голос вновь обрел прежний тон, но теперь почти рычал от силы и сдерживаемого гнева
- Его последователи проклинают и унижают ее многие сотни лет. Они лгут всем. Лгут веками и веками. - - Они убивают нас, тех, кто пытается открыть обманутому миру глаза.
- Вот я стою перед вами и не знаю, быть может, среди вас есть предатели, пробравшиеся сюда обманом. Стою и говорю, и буду говорить, и буду обличать их ложь доколе хватит сил!
- Говорю вам, все мы - дети обоих родителей. Только вот Мать нашу они оболгали, выставили предательницей! Мать-создательницу половины наших душ!
- Кто осудит ее за то, что она не смогла оставить предательство безнаказанным!
- Кто осудит ее желание отомстить?
Герхард медленно поднял к груди сжатый кулак. Стиснул его так сильно, что дрожала рука.
- Низринутая, проклятая, опозоренная, веками насильно изгоняемая из памяти сотворенных ею детей, она все так же остается Матерью!
Он вскинул голову и протянул руку к слушавшим, почти с усилием разжав ладонь, поднимая ее, будто приносил клятву, со все нарастающей яростью, и силой
- Ее, отвергаемую лживыми святошами! Ее, живущую в душе каждого человека! Ее, изначальную и вечную! Морру, Мать Творения свидетельствую я перед вами сейчас, и буду свидетельствовать до последнего вздоха!
И, вас, Ее детей, моих братьев и сестер, чей Отец так безжалостно обошелся с Матерью, призываю свидетельствовать вместе со мной!
Мстить за унижение ее вместе со мной!
И побеждать, во имя Ее!:

*совместно

Некромант некоторое время молча стоял перед разгоравшейся толпой, потом кивнул, и отошел чуть в сторону, подзывая к себе троих, стоявших у самой первой колонны.
Несколько минут они о чем-то переговаривались, после чего Герхард направился сквозь толпу прямиком к Элинор, молча подал ей руку и вывел из зала. Перед ними вышли еще двое - снова человек, ведущий другого, с завязанными глазами. И после - собрание покинуло еще несколько таких же пар. Позже, когда они молча одолели почти весь отрезок коридора до первой лесенки, уходившей от поворота вверх, позади раздался негромкий гул голосов и звук шагов множества ног. Это почти половина собравшихся покидала зал, и дальше расходилась по многочисленным ответвлениям в разные стороны. Некромант со своей спутницей углубился в тот, который был уже всего, и куда за ними никто не последовал. Мало-помалу и гул, и шарканье ног, остались позади, доносясь лишь смутным эхом. Для тех, кто пришел просто послушать проповедь - собрание на этом и закончилось. Им следовало уйти, и не знать, кто остался в зале. А осталось там больше шести десятков человек, и трое Говорящих, которые должны были организовать и исполнить порученные им планы. Этой ночью, три группы культистов, по двадцать человек в каждой, совершат налеты на три церкви столице, во время ночных богослужений в честь поста Провидца, и за час до рассвета Темная Мать получит богатое приношение, а культ - изрядное количество средств. 
Герхард не сразу сообразил, что забыл про свечу, и что с тех пор, как они вывернули из основных коридоров, где нет-нет, да горели факелы на стенах - идут они в полной темноте. Остановился, вынул свечу, зажег, и при ее свете впервые, с тех пор как оставил Элинор у колонны, посмотрел ей в глаза. В прорезях черного шелка.
- Можете снять маску, госпожа Элинор. Больше в ней нет нужды.
Да, да, сними ее. Странное опустошение, которое всегда было следствием таких вот собраний, на которых словно раздавать всего себя нужно было без остатка, по кусочкам, каждому - сейчас мешалось с каким-то досадным чувством нарастающей тревоги. Он хотел увидеть ее. Не глаза в прорезях. Увидеть ее лицо. Его выражение. Увидеть ее губы. Увидеть, как перебегают тени по ее коже. Это казалось таким же необходимым, как жаждущему- глоток воды, хотя никогда прежде такой потребности он не ощущал. С чем была связана - не знал тем более. Но знал, что ему нужно, жизненно нужно увидеть, узнать и убедиться - не ошибся ли, не оттолкнуло ли ее увиденное, не напугало ли. Потому что если оттолкнуло или напугало, если где-то здесь, на этом, таком важном моменте, проляжет трещина - она начнет отдаляться, а то и исчезнет сразу. И будет потеряна. Мысль об этом тревожила почти до злости, тем что была почти подсознательной. Требовалось убедиться. Сейчас же, не сходя с места, пан он или пропал.
Несмотря на то, что собрание явно закончилось, Элинор не хотелось уходить. Как ребенок, добравшийся до спрятанных конфет, она не чувствовала меры. Ей хотелось стоять и слушать Герхарда, хотелось кричать вместе со всеми, хотелось подольше ощущать это удивительное окрыляющее чувство приобщения к Истине.
Но уходить пришлось. Элинор следовала за Герхардом молча. В ее голове роилось так много мыслей, что их вначале нужно было хоть как-то упорядочить. А еще Элинор прислушивалась к тому новому, что теперь в ней поселилось, казалось, навсегда.
В ее душе была Морра. Оскорбленная и преданная, униженная и отвергнутая. Близкая и понятная, прекрасная и могущественная. Морра и Тьма.
Никогда больше Элинор не станет опасаться темноты. Рейно творил свои мерзости, прикрываясь ярким светом. Свет лжив, а Тьма правдива. Если сказать это тому, кто не слышал сегодня Герхарда, он решит, что Элинор сошла с ума и несет чушь…
Когда Герхард зажег свечу, Элинор едва не попросила потушить ее – настолько понравилось ей находиться в темноте. После того, как лживая суть Рейно была выставлена напоказ, Элинор казалось, что она возненавидит и свет тоже.
- Я и забыла про нее, - Элинор сбросила капюшон, сняла маску и посмотрела на Герхарда. Теперь она испытывала к нему (кроме любопытства, интереса и благодарности за готовность наложить проклятие на бывшего жениха) безграничное восхищение. И непонятно откуда взявшуюся робость. Как будто Герхард был самым ученым профессором в мире, а Элинор – зеленой ученицей начальных классов. Ей так хотелось поговорить с ним о Морре, о том, как можно  вступить в Культ, но непривычное для нее стеснение помешало.
– А куда мы идем? Я не помню, мы же этой дорогой сюда шли, да? – вопрос был дурацким, но Элинор на иное сейчас была неспособна.
Как же хотелось до нее дотронуться. Он невольно протянул руку, в последний момент одернул себя, и вместо того, чтобы провести кончиками пальцев по ее щеке, как хотел, осторожно заправил за ухо выбившуюся прядь.
- Да. Мы идем обратно. Вы же принесли ту прядь волос, о которой говорили? Если вы не слишком торопитесь домой, я бы хотел выполнить свое обещание

*совместно

Некромант выдохнул, выпустил ее руки и с силой провел сложенными лодочкой ладонями по лицу, снизу вверх и сверху вниз, точно умываясь. Или - пытаясь стереть с себя совершенно не приличествующие жрецу Морры колебания. Ну дурак! Сам же охотился за ее душой, специально привел ее на собрание, чтобы открыть ей суть учения Культа, чтобы впечатлить и привлечь ее к Морре, чего же теперь заколебался? Потому что боишься риска? Полно, не так уж он и велик, если не ввязывать ее ни во что опасное или возможное к раскрытию. Потому что жадничаешь! Вот она, причина. Хочешь ее только для себя. Только для себя! Даже Матери отдавать не хочешь! Что, не ожидал такого? Охотник за душами попался сам? Да-а, попался.
Нет уж. Пусть даже и вступит в Культ. Все равно будет моя! Только моя! Что за беда в том, что будет посещать собрания и проникаться верой? Это не значит, что...
Это могло значить многое. Культ Морры предоставлял женщинам быстрые возможности для взлета. Причем важным критерием была не только активная и полезная деятельность во благо Культа, но еще и красота. Говорили, что Дочери Проклятой - самые прекрасные женщины на земле, хоть тех, кто их и вправду видел - можно было сосчитать по пальцам. И глядя на Элинор он ощущал внезапный страх - что если вступив в Культ она пойдет по ступенькам вверх. Есть ли у нее шансы когда-нибудь стать Дочерью Проклятой и оказаться, таким образом, недосягаемой? Шансов на это было немного - Гелесская Дочь Проклятой, по слухам, была очень молода, и пока она жива - других на этом материке быть не может. Это успокаивало. Ни одна другая позиция в иерархии культа, от простой адептки до такой же как он, ночной жрицы, не могла бы ему препятствовать. Так зачем отговаривать? Повязавшись с Культом, она навеки останется связана с тобой, и попросту не сможет никуда деться, даже если захочет!
Это было рационально. Это было верно. И это странным образом раздражало и уязвляло. Он хотел ее для себя, а значит заполучить и удержать должен сам, а не цепями Культа. Хотя, с другой стороны - что за чушь. Главное результат, и даже если способы его достижения отнимают у тебя толику самолюбия, зато прибавляют эффективности - не воспользоваться ими просто глупо!
- Хорошо. - наконец произнес он глухо. - Но не сейчас. Для посвящения нужен хотя бы еще один из иерархии. Хотя бы Говорящий, а все уже разошлись. Идемте пока... проведем ритуал. И, если вы не передумаете - я сообщу вам, в какой день вы придете сюда снова... - он передернулся, и с какой-то совершенно не приличествующей поспешностью, подхватил свечу и повлек девушку дальше, словно здесь в этом коридоре вокруг заклубилось что-то, готовое ее отнять, и в безопасности он ощутил бы себя только в собственных комнатах, накрепко заложив тяжелую дверь.
Она ждала его ответа, боясь даже вздохнуть. Почему он так медлит? Считает ее недостойной? Его лицо казалось в сгущающемся мраке едва видимым бледным пятном. Вот-вот должна была догореть и погаснуть свеча, которую Герхард сжал, а потом уронил.
«Прошу… я же не смогу жить теперь там одна, зная правду… я же их всех теперь презираю… скажи «да»…»
То ли от переживаний, то ли и правда в коридоре стало совсем холодно, но Элинор дрожала, как лист на ветру.
Слова Герхарда ее мигом согрели. Она едва сдержалась, чтобы не запрыгать от счастья, как девчонка, что было совсем недопустимо и разрушило бы всю торжественность момента.
- Спасибо… - выдохнула Элинор и доверчиво обхватила левую руку Герхарда. Она была так счастлива, что едва не забыла о предстоящем ритуале. Ее примут!
Оставшийся путь они преодолели в молчании. Элинор с радостью отдалась новым ощущениям, прислушивалась к ним и перебирала, как внезапно найденные сокровища. И от этого дорога обратно показалась ей совсем короткой.
Войдя в зал, откуда они начинали путь, Элинор подошла к крюку, на котором висел ее зеленый плащ, и достала заветный локон.
- И о чем он только думал? – проговорила она задумчиво, разглядывая светлые волосы. – Зачем прислал? Чтобы мне было, над чем рыдать долгими зимними вечерами?
- Весьма характерный жест. - Герхард поднял с пола подсвечник, который там оставил. Свечи в нем уже догорели почти до самых гнезд, и воск оплыл причудливыми фестонами. - Как в чувствительных романах, когда герой, отправляясь на войну, или еще на какое-нибудь геройство, где его почти гарантированно ждет смерть, оставляет возлюбленной прядь своих волос. И та носит эту прядь в медальоне, прикасается к ней, желая вспомнить ушедшего и упиться своей потерей. Как по мне - уходить надо ничего не оставляя. Желательно - даже воспоминаний, хотя такая роскошь - чересчур большая редкость.
Дверь, которую он указал ей при первом ее вопросе оказалась такой же толстой как и та, что вела из узкого коридора с потайным ходом. Едва ли меньше пяди в толщину, из нескольких панелей мореного дерева, проложенных меж собой металлическими вставками. Такая дверь могла какое-то время с успехом сдерживать даже удар средневекового крепостного тарана. Замок, похоже тоже был не из простых, а то и просто заржавел, но скрежет замка раздавался никак не меньше полутора минут.
За дверью было темно, как в могиле. Облачко рассеянного света вползло от открывшейся двери и поднятого в руке некроманта канделябра.
Он пропустил девушку вперед, зашел сам, заложил тяжелый засов, прошел в глубь комнаты и зажег свечи в настольном канделябре. Вкупе с теми шестью, которые уже доживали свои последние минуты, света оказалось вполне достаточно, чтобы осветить не слишком просторное, но безупречно ухоженное помещение, с таким же стрельчатым потолком, как шестигранный зал. Несмотря на то, что находились они глубоко под землей, здесь не было ни намека на сырость. И не единой пылинки, будто чуть ли не ежедневно здесь трудились самые старательные горничные.
Комната совмещала в себе и спальню и библиотеку и рабочий кабинет, но кровати от входа видно не было - только стол, с аккуратными стопками бумаги, несколькими книгами, письменным прибором, и подносом с кувшином и кружкой, массивное деревянное кресло с высокой спинкой, два таких же, но с заботливо уложенными на сиденья подушками - перед столом, нечто вроде секретера и ряд массивных и высоких книжных шкафов, отгораживающих торцевую часть комнаты буквой L.  Отгороженное, таким образом пространство и служило спальней, в которой, впрочем помещались лишь кровать с табуретом, исполняющим, повидимому, роль ночного столика. Открытую часть этой буквы L отгораживал узкий одежный шкаф, так что "спальня" сообщалась с остальным пространством комнаты лишь маленьким проемом, не шире обычного дверного. В правой стене зияло два дверных проема, за которыми было абсолютно черно. И на простенке меж обоими проемами металлическим блеском отливал в полутьме символ Морры, с воткнутыми в крепления по обе стороны от него факелами. Эти факелы Герхард тоже зажег, предоставляя девушке пока осматриваться, не находясь под его пристальным вниманием. 
На письменном столе, помимо небольшой стопки впроне современного вида книг, покоился солидный, не меньше полуметра в длину  и  больше пяди в толщину, явно очень старый фолиант. Кожа переплета истлела и обвисла, кромки страниц были заплесневелыми и в нескольких местах и страницы и переплет были безжалостно попорчены мышами. Рядом с ним - лежал такого же размера том вполне современного вида, в прочном переплете с застежками, и совершенно чистыми кромками страниц. Однако, верхняя треть кромок все-таки отличалась от нижних двух. Как будто книга была заполнена лишь на треть, а далее шли чистые листы.

* совместно

Дверной проем вел в маленькую, тесную, и совершенно пустую комнатенку, почти чулан, в которой не было ничего кроме узкого, похожего формой на гроб глухого шкафа. Некромант подошел к самой дальней стене, и с силой потянул за укреленный в ней держатель для факела. Одна из плит пола со скрежетом отошла в сторону, открывая квадратный проем от которого вниз уходили ступеньки. Вопреки всем правилам хорошего тона, не стал пропускать даму вперед, и стал спускаться сам, высоко подняв канделябр в одной руке и вытянув вторую назад, чтобы помочь спуститься Элинор.
- Осторожно, ступеньки крутые.
Ступеньки были не только крутые, но и достаточно узкие, двоим рядом не пройти. Лепились к стене и уходили вниз, в темноту, безо всяких перил с открытой стороны, что делало спуск довольно рискованным с непривычки. Когда они наконец спустились, он выпустил ее руку, и пошел по периметру комнаты, зажигая факелы.
Комната эта оказалась больше той, что наверху, однако далеко не так уютна. В дальнем конце темнел длинный стол, с приставленной к нему этажеркой с полками и ящиками. Прочные ремни, свисавшие со стола свидетельствовали о том, что применялся он отнюдь не в качестве письменного. У самой стены в широком каменном выступе, похожем на каминную полку, но расположенном непривычно низко, тихонько журчала вода.
У ближнего к лестнице торца комнаты был более обжитой вид. Здесь рядами стояло два стеллажа с коробками, ящичками, бутылями и склянками самого разнообразного вида, и простой деревянный стол притиснутый между ними. Перо, чернильница, небольшая стопка бумаг, какая-то рукописная книга довольно потрепанного вида, деревяная доска, носившая следы частого применения ножа, и собственно сам нож - рабочее место не то писателя не то травника. Если бы не стол в дальнем конце, то ничто в этом ярусе подземелья не напоминало бы лабораторию некроманта. Здесь, однако, было далеко не так тихо, как наверху. Откуда-то, из-под ног, несмотря на толстые каменные плиты и массивные перекрытия доносился глухой шум подземного потока.
Примерно посередине комнаты, меж четырех высоких напольных канделябров, о шести свечах каждый, плиты пола казались еще более темными, чем везде. И когда некромант принялся зажигать полуоплывшие в них красные свечи, в пляске теней на полу стал обозначаться странный, похожий на геометрически правильную многолучевую звезду рисунок, но не нарисованный, а точно вытравленный кислотой или выбитый резцом, но слишком тонкий, четкий и глубокий и для того и для другого метода.
- Вот тут, собственно и есть мое святилище. - Герхард закончил со свечами, поставил свой канделябр прямо на пол, чуть поодаль, и загасил в нем свечи.
Оказавшись в маленькой комнате. Элинор немало удивилась. Неужели некроманту для сотворения проклятия достаточно вот такого крохотного помещения? Но Элинор не успела задать вопрос об этом Герхарду, потому что в этот момент открылся тайный ход. Тайная комната в помещении, которое само было тайным и вход в которое знали очень немногие. Элинор с жадным любопытством пошла следом за Герхардом. Узкая крутая лестница, явно рассчитанная на одного, лишний раз свидетельствовала о том, что место это было запретным для большинства людей. Почти для всех. А Элинор впустили. От этого она ощущала себя особенной, чуть ли не избранной. Это было очень приятное ощущение. Мысли о том, что ее скоро могут принять в Культ, тоже согревали сердце. А если прибавить к этому мысли о скорой мести, то Элинор можно было назвать абсолютно счастливой.
- У вас здесь так интересно… - искренне проговорила она, разглядывая тайную комнату Ночного Жреца.
Когда красноватый свет свечей озарил логово некроманта, любопытство Элинор возросло до тех пределов, когда сохранять вежливый и умеренный интерес просто невозможно. Все было так непривычно, так необычно, особенно рисунок с его идеальными четкими линиями, который, казалось, проступал сквозь плиты пола. Интересно, мертвые создания появляются прямо в его центре? Или он нужен Герхарду для создания плетений?
Элинор подошла к звезде, присела и протянула руку. Ей захотелось потрогать линии, чтобы понять – нарисованные они или выдолбленные.
- Как вы это сделали? Или оно уже тут было? – Элинор в последний момент задержала руку, почувствовав что-то странное, чужеродное и испугавшись этого нового ощущения.
- Не я. Магия. - отозвался Герхард. - Сейчас сами увидите. Стульев здесь, к сожалению нет, поэтому попрошу вас или тихонько постоять или... он поразмыслил, отошел к столу, извлек откуда-то из-за него сложенное в несколько раз одеяло, и протянул девушке - Или устроиться на полу вот на этом. - поймал ее взгляд и едва заметно улыбнулся, не размыкая губ - Не беспокойтесь, оно совершенно чистое и никаких страшных ритуалов я с его помощью не проводил. Просто какое-то время, совсем недавно, у меня тут один из наших братьев, медик, пытался оперировать другого, раненого во время налета. Ничего другого похожего на операционный стол на ум не пришло, а этим его укрывали после. И да, дайте мне волосы. Как зовут этого человека?
Элинор едва не застонала при словах Герхарда «тихонько постоять». Она не привыкла так долго стоять, ну разве что во время занятий, но занятия были хотя бы с перерывами. А сегодня она очень много ходила и стояла, и снова ходила… одеялу Элинор обрадовалась как родному.
- Его зовут Карл, - ненавистное имя даже произносить было неприятно. Элинор отдала некроманту прядь, стряхнула с омерзением с рук прилипшие волоски и забрала одеяло. Чтобы не мешать Герхарду, она расстелила его поодаль от звезды, но не совсем далеко. Элинор очень хотелось наблюдать весь ритуал как можно ближе. «Надеюсь, бедолага не умер», - пробормотала она себе под нос. Впрочем, судьба прооперированного «брата» не особенно тревожила ее. Главное – Элинор могла себе позволить вытянуть, наконец, гудящие ноги и расслабиться.
Усаживаясь на одеяло, она с трудом подавила в себе желание улечься. Устраиваясь поудобнее, она возилась на полу и тут обратила внимание на непрекращающийся гул.
- А что это здесь такое шумит? – спросила Элинор. Звук напоминал ей шелест деревьев во время сильного дождя.
- Подземный поток. - Герхард отошел к стеллажу, снял с него какие-то две склянки, вынул из коробочки перо - Помните, я говорил вам, что эти катакомбы некогда были затоплены. Так сюда не просто залили воду и заперли. Совсем глубоко, ниже третьего яруса, в недрах земли бежит очень бурная река. Маги земли обрушили свод где-то на середине ее русла, она поднялась сквозь все лестницы и перекрытия, и все затопила. Ну а у наших братьев, не то сотню, не то больше, лет назад, нашлись и свои маги. Нашли завал, открыли русло заново и вода снова ушла в глубину. Вон там - он уже направлялся со своей добычей обратно к середине комнаты, и кивнул на стену, примерно в середине комнаты - Дверь. Ее при таком свете не очень-то заметно, но можно нащупать по неровности. Если вам интересно - потом покажу. Она выходит на небольшую площадку прямо над потоком. По совести, я не имею не малейшего понятия, куда он ведет. На его русло, подобными же площадками выходят многие помещения катакомб на всем их протяжении. Ну а небольшой ручеек от него - там - он указал на торцевую часть и каменный выступ. - Служит мне вместо рукомойника.
Он опустился на колени, уселся поудобнее, взял первую из склянок, поглядел на девушку, с улыбкой поднес перо к губам, вместо пальца, призывая к тишине. Потом откупорил склянку, макнул в нее перо, но не черенком, как при письме, а наоборот, и, склонившись над плитами пола, быстрыми и привычными движениями принялся чертить на нем схему.
Когда-то это давалось ему с наибольшим трудом. Требовало многократных измерений, поскольку погрешнось даже в сантиметр могла завершиться либо ничем, либо полной катастрофой. Понадобились десятилетия, но теперь он мог чертить звезды любой сложности от руки, не прибегая к помощи циркуля или мерной полоски.  Завершив рисунок, который быстро высох, и ничем на камне более не выделялся, повторил то же самое с содержимым другой склянки. Потом осторожно отложив подальше и перо и обе емкости, установил точно в центре светлый локон.
Глубоко вдохнул, закрыл глаза, и опустил руки на пол у основания все еще почти незаметного рисунка.
Несколько секунд ничего не происходило. А потом, точно оживая, стали проявляться линии девятилучевой звезды, вписанной в круг, с какими-то символами меж лучей. Линии вначале казались нарисованными, становились все четче и четче, и, наконец засветились, четким, темно-багровым светом, точно состояли из раскаленной докрасна проволоки.
Некромант не открывал глаз, но в темноте под закрытыми веками видел, как пробуждается звезда. Как все ярче и темнее становится багровый оттенок линий, подпитываемый его собственной Искрой. Все больше и больше, хотя давно уже можно было остановиться, чтобы быть уверенным в результате, но он все вливал и вливал Силу в звезду, пока от напряжения не зазвенело в ушах, а из левой ноздри не потянулась вниз, пересекая плотно сжатые губы тонкая полоска крови. Так, так, сильнее, еще сильнее. Чтобы получилось не только надежно и крепко, но и быстро, и так агрессивно, какой эта болезнь никогда бы не стала в своем естественном течении. Линии на полу из багровых становились почти черными, живыми, словно неслышно гудя и вибрируя, наполненные Силой, распределенной в нужном порядке. Затрепетали огоньки свечей, казалось, сам воздух над звездой начал уплотняться. И тогда некромант оторвал, наконец, руки от пола и резким движением вскинул их вверх, точно взметая Силу, аккумулированную звездой, в направлении того, кому она предназначена, беззвучно проговаривая про себя древнюю формулу ритуала с упоминанием имени жертвы.
Словно беззвучный воздушный поток, упругий и ледяной взметнулся снизу вверх, уходя куда-то в каменный свод комнаты, и линии звезды мгновенно погасли. Превратились, как и были прежде - в прочерченные в камне дорожки. Прочерченные той самой силой, которая эти линии и наполняла, и раз за разом въедалась в камень все глубже.
Некромант, уронивший руки и несколько секунд не двигавшийся, и не дышавший, открыл, наконец глаза, блеснувшие нескрываемым торжеством, и поглядел на девушку, все так же, не поднимаясь с колен.
- Два месяца, госпожа Элинор. Не больше, чем через два месяца этот человек почувствует первое прикосновение проказы. Расползаться она будет медленно и не отпустит его до конца его дней.