Бежать.
По пустым ночным переулкам, через узкие проходы меж домами. Мимо присыпанных снегом куч - мусора или уже отгребенного, грязными комьями смерзшегося снега.
Бежать, путая следы, как загнанный подранок от стаи собак.
Бежать. Унизительно, постыдно. Разрывая на клочки легкие от бешеного бега. Налетая на углы домов и заборы. Не чувствуя боли в раненом плече. Не чувствуя ног.
Благодаря Темную мать хотя бы за то, что скрывает его своим благословенным покрывалом.
От псов, что мчались по пятам.
Двуногих псов, хвала, хвала тебе Мать, хотя бы за это.
Хвала за лестницы, на которые взбирался, обдирая ладони, за крыши, пробежав по которым прыгал в сугробы, рискуя переломать ноги.
Хвала за лопнувшую трубу, залившую пол-улицы водой, не успевшей замерзнуть.
По такому следу не пройдут псы четвероногие. А от двуногих он, похоже, все-таки ушел.
Только вот до убежища ох как далеко. Да и если все-таки пройдут? Нет, привести их туда - никак нельзя.
Споткнулся. Упал. Едва поднялся, задыхаясь, кашляя, едва пройдя несколько шагов, и снова повалившись на колени. Ноги дрожали так, что уже почти не держали, а от стука крови в ушах он не слышал уже вообще ничего.
Все. Больше не могу. Никак. Никуда.
Ночь. Фонарь.
И... Ох, Мать-Морра, нет, нет!!! Пляшущие отсветы в дальнем конце пустынной улицы. Далеко, шагов не слышно. Кто-то идет, идет с факелами. Патруль? Или преследователи все-таки догнали?
Нет времени размышлять. И бежать нет сил.
Забор. Редкий частокол пик, с навершиями в виде языков пламени. Поперечные перемычки - поднялся бы, наверное, даже ребенок. Даже когда все тело бьет крупная дрожь а ноги отказываются повиноваться.
Наверх, наверх, руку вправо, теперь ногу, ну давай, это легко. Острия. Ничего, верхняя перемычка достаточно высоко. Перебраться.
Рука скользит на обледенелой железяке, колено предательски сгибается.
Удар. Мешком с забора, по ту сторону, в куст, растопыренный под снегом. Треск сучьев, круговерть перед глазами, дыхание, сбившееся от удара и жгучая боль в плече, прибитая, было, холодом и предельным напряжением. Сердце колотится в горле. Опереться, встать. Руки подламываются, снова лицом в снег.
Нет. Не встать.
Проклятье, нельзя здесь оставаться. Найдут. Не смей отключаться, поганое ты сознание, не смей! Стоит только позволить себе уйти в беспамятство - так на том все и кончится. Или замерзнешь тут насмерть до утра, или найдут, и тогда очень, очень долго, вытягивая жизнь по капле будешь орать и вопрошать судьбу - почему не позволила замерзнуть, и мирно сдохнуть под кустом.
И тогда - все будет напрасно. Ты так ничего и не сделаешь. Никому. Не отомстишь.
Значит все это, все - было зря.
Зря?
Ну уж нет.
Каким-то диким рывком, с хрипом, уже походя на даже не на загнанного зверя, а на собственной волей поднятого из могилы мертвеца - к дому.
Не светится ни одно окно. Спасибо, Мать.
Уже почти падая - ударить плечом в переплет подвального оконца. Еще. Еще. Плевать, что осколки осыпают руку и спину. Плевать. Все-таки свалился. Еще удар - теперь ногой, выбивая раму.
Загнанному зверю положено прятаться в нору. Чем хуже норы это разбитое оконце почти над самой землей, утопленное меж сугробом и кустом.
В нее только проползти, обдираясь об остатки искореженного переплета.
И свалиться вниз, в сырое тепло, пахнущее какими-то травами, сырым тряпьем, влажной землей, чем-то острым и кислым.
В темноту. В тишину. В беспамятство.

*совместно

Веки дрогнули, приподнялись так медленно, будто весили по тонне, открывая мутный, расфокусированный взгляд. "Труп" прохрипел что-то маловразумительное, пошарил левой ладонью по полу рядом, попытался опереться и привстать, тут же повалился обратно, закрыл глаза и едва слышно, но длинно и очень витиевато выругался, мешая имперские слова с итерийскими в весьма причудливых сочетаниях.
Тупая слабость, следствие крайнего, запредельного переутомления, тупая боль в груди от перетруженных невозможно долгим бегом легких, тупая боль в плече, которое почти не ощущалось, будто его лягнула лошадь, и жгучая боль от десятка ссадин разной глубины в самых разных местах - было отчего снова провалиться в беспамятство, раз уж очутился где-то в тишине, темноте и неподвижности. Что это за место - пес его знает, но здесь тихо, нет топота бегущих ног, необходимости вновь удирать, ощущая как вот-вот разорвется сердце. Какое блаженство просто позволить себе не двигаться. А еще лучше - снова закрыть глаза, и соскользнуть в абсолютную тишину.
Какое там. У того, кто хотя бы месяц прожил диким зверем, механизм такого защитного отключения сознания напрочь сбит ощущением постоянной опасности и необходимостью быть настороже. А уж если этот самый дикий зверь жил в твоем сердце всю жизнь, пожирая тебя самого за неимением другой пищи, а за последние несколько месяцев попал еще и в соответствующую обстановку, с необходимостью жить под угрозой - так тем более. Поэтому глаза все-таки пришлось снова открыть, когда до не до конца прояснившегося сознания дошло, что темнота вокруг далеко не такая абсолютная, как та, в которую он свалился. Сейчас тут была свеча. И был кто-то. Человек!
Не будь так вымотан - вскочил бы на месте, нащупывая нож. Да куда там сейчас, собственное тело казалось тупым тяжелым мешком набитым раскаленными камнями.
А голос ведь был женский? Ну да, вон силуэт на фоне света... наклоняется... точно женщина. Хвала, хвала тебе, Темная мать!
- Не... вы..да..вай...

Выдать? Выдать и лишиться возможности узнать хоть что-нибудь о магии некромантов? Ни за что!
- Вы здесь в безопасности, никто вас не выдаст! – поспешила уверить его Элинор. – Потерпите немного, я попробую вам помочь…
Морра, как же ему помочь? Что сделать, чтобы он выжил?
«Прежде всего, не оставлять в этом холоде»
Верно.
Элинор, боясь покидать подвал даже на минуту, укутала раненого своей шалью, торопливо сдернула с пояса мешочек с камнями и, поеживаясь от подвального холода,  начала ритуал призыва.
Когда Рыся появилась, свеча практически догорела. Духу не нужно было объяснять, что делать.
«Красавчик» - прокомментировала Рыся, бесстрастно разглядывая некроманта своими золотистыми глазами. Потом аккуратно прихватила его за левое плечо и осторожно потащила.
- Тише, Рыся! – умоляюще проговорила Элинор. – Он нужен мне живым!
Пока Рыся добросовестно тащила некроманта по лестнице, Элинор крутилась рядом, неуклюже пытаясь помогать и как-то сгладить раненому неизбежный дискомфорт от такого перемещения. Получалось у нее не очень хорошо. Это было какое-то бесконечное восхождение, полное мучительных страхов, что вот-вот несчастный испустит последний вздох и унесет свои тайны в могилу. Или что проснется какая-нибудь глупая служанка и в неурочный час захочет попить водички…
Когда они, наконец, достигли комнаты Элинор, она почти без сил рухнула в кресло.
«Еще не все, Элинор. Его нужно положить на кровать»
«Что?! На мою кровать?! Его?! Ты посмотри, он же весь в крови!»
«Нельзя же оставить его на полу»
Рыся была права. Вздохнув, Элинор кое-как, с помощью духа, перетащила раненого на кровать. Белоснежные простыни тут же украсились алыми и бурыми отметинами.

В безопасности. Никто не выдаст.
Все. На этом внешние впечатления закончились, и Герхард снова провалился в темноту, так стремительно и наглухо, словно под его спиной в каменном полу распахнулся люк, в который и ухнул всей массой. Какие-то отголоски внешнего мира начали приходить с болью. Причем с такой, которой раньше не было. И что-то сдавливающее плечо, как в тисках, и непонятное чувство перемещения, и что-то мягкое и... пушистое? прямо под подбородком. И что-то твердое, обо что то и дело ударялись ноги. Сквозь туман проступил свет, потом очертания каких-то прямоугольников. И чего-то рыжего и мохнатого сбоку. Нет, снизу? Нет. Да что за...
Поворот... отчего-то закружилась голова, и без того плывущая как после полной бутылки бурбона. Ярким пятном мелькнул... ковер? Его что - кто-то тащит? Да ведь это же ступеньки. Лестничный поворот. А это рыжее и меховое? Вроде чей-то бок, лапа. Какая-то очень большая для кошачьей? Это что, бред? Бред о том, как его куда-то тащит какая-то кошка? Вроде слишком ярко для бреда, хотя бывает и такое.
Он попытался что-то прохрипеть, дернуться, хоть осмотреться и сообразить, что происходит, но капкан сжал плечо еще сильнее, к горлу от дурацкого свешенного состояния подкатила тошнота, он зажмурился, стараясь ее перебороть, и...
Когда их открыл - все было до странности тихо. Над ним был белый потолок. Под ним - что-то теплое и мягкое. Под головой тоже. И было тихо. Морра, матерь, как же тихо, хвала тебе.
До чего же хорошо. Да, ничего не понятно, ни где оказался, ни как, ни зачем. Но главным был покой. Тепло. Тишина. Это означало безопасность. Где, как и надолго ли - неважно. Но сейчас была безопасность. В противном случае он очнулся бы на полу тюремной камеры, если бы вообще очнулся.
Фон Риттер медленно вздохнул, постепенно привыкая к тому - каково это, снова дышать, когда ощущение что от твоих легких остались лишь кровавые клочья - почти сошло на нет. Блаженство.
Скользнул взглядом по потолку. Попробовал пошевелиться. Тут же выяснил, что с десяток жгучих, мелких, неопасных, но безумно болючих очажков в его теле никуда не делись, а правое плечо налито горячим жаром как расплавленным свинцом. Но больше, вроде, ничего. Только страшная слабость и разбитость, которые постепенно, но довольно быстро должны сойти на нет, для этого будет достаточно просто немного отдохнуть. Стоп. Отдохнуть - а где?
Первая мысль, свидетельствующая о том, что рациональная часть сознания, наконец, высунулась на поверхность, и стремительно принялась загребать в свои ручищи все прочие мысли, ощущения и впечатления.
Он повернул голову, и первое, что увидел - ту самую девушку, которая - причудилась, или была? там, в темноте, где была свеча и было холодно, твердо и тоже вроде безопасно. А у ее ног - растянувшуюся в истинно кошачьей грациозной позе, рыжую рысь с трогательными кисточками на ушах. И, во имя великой тьмы - это не был просто питомец. От девушки тянуло теплом, как от горящего камина. Таким знакомым, слегка щекочущим кожу теплом чужой Искры. Магесса, а судя по рыси - маг призыва. Вот уж что равноценно как удару по голове, так и шансу на спасение, в равнозначных пропорциях вероятности. Вопрос, мгновенно  возникший в голове пришлось проглотить не жуя, и вместо него вырвалось совершенно идиотское с одной стороны, и вполне рациональное с другой:
- Где я?

*совместно

Боль гнездилась так глубоко внутри, что наружные прикосновения , да еще через тройной слой одежды вообще почти не ощущал. А даже если бы и ощущал забыл бы о ней тут же, услышав ее слова. Причем даже больше слов сказала ему ее брезгливая гримаса при упоминании о Смотрящих. Так-так-так, а вот это было хорошо. Это было просто даже очень хорошо. Ее жадный интерес к запретному тоже был понятен - хоть и сам принадлежал к запретному, а тоже дорого бы дал за возможность сунуть нос в дела магов крови или полумифической тиро, о которой вообще мало кто в мире хоть что-то знал. Что ж, похоже тут было безопасно, и этим можно было воспользоваться. И главное - то, как именно прозвучали ее слова. Вот так, напрямик, открыто и безаппеляционно. О том, что почти все маги испытывают трепетный интерес к запретным школам он знал наверняка, но едва ли нашелся бы хотя бы десяток таких, кто не побоялся бы заявить об этом в лоб. Это было уже не просто хорошо, а... многообещающе. Особенно для ночного жреца Морры, одной из главных целей служения которого было - отыскивать особые, предрасположенные, души, и возвращать их Темной Матери. Вот это бы повезло.
Впрочем, он успел себя одернуть - рано размечтался, для таких мыслей нужно очень долго прощупывать почву и наводить мосты. Что ж, возможно ситуация "пациента" на попечении прекрасной покровительницы, и долгие задушевные разговоры - и есть очень подходящая почва.
Поэтому он молча кивнул, подождал, пока она уйдет, и принялся, как мог, разбираться со своими проблемами.
Вся одежда оказалась перепачкана, и разодрана во множестве мест. Даже и припомнить не мог -где и обо что так обдирался, пока убегал. Об один забор точно бок рединготта порвал. И когда проползал под опрокинутым прилавком тоже, кажется зацепился за какой-то гвоздь. А вот это точно от битого стекла. Ладно, разницы это не имело никакой. Важен был лишь тот факт, что кроме сапог и штанов не уцелело вообще ничего, да и их бы пришлось изрядно почистить. Рубашку, впрочем, тоже можно было спасти, если смыть кровь и залатать дыру, а вот ни рединготт ни даже сюртук свой цивильный вид не обретут уже никогда, даже если их почистить и зашить в дюжине мест. Герхарда передернуло, представив себе себя же в этих вот перелатанных тряпках. Нет уж. В противоречие своей, зачастую слишком грязной работе, во всем, что касалось внешнего вида он был маниакально аккуратен.
Поэтому, даже боль в плече не помешала избавиться от одежды, а потом долго и тщательно отмывать и просушивать и рану, и все те ссадины, до которых мог дотянуться. Получалось долго, от все горячеющей боли немилосердно стреляло в спину, а потом и в основание шеи, но некромант слишком хорошо знал, что даже маленькая ссадина может стать источником очень больших проблем, и шансы на то возрастают тем больше - чем дольше они загрязнены.
Покончив, наконец, с этим, и очистившись насколько мог, едва удерживаясь в сидячем положении на развороченной, изгаженной кровати, некромант придирчиво ощупал и осмотрел собственную рану, и недовольно скривился. Будь проклят этот гаденыш. Правда ему невероятно повезло - пуля прошла в аккурат рядом плечевым суставом, под самым местом прикрепления ключицы. Сантиметр вправо - раздробила бы сустав, сантиметр влево - задела бы целый пучок сосудов и убила бы меньше чем за полчаса. Но плохо было то, что была, судя по всему, на излете. Не прошла насквозь а застряла, судя по боли, где-то сзади, не то под верхней частью лопатки, не то в ней самой. Проклятье. Ладно, с этим тоже можно разобраться. И не кровоточит почти уже, тоже хорошо. Только вот чем бы ее обеззаразить?
В конце концов, он и на это махнул рукой. Стащил с подушки наволочку,  зубами оторвал от нее полосу в ладонь шириной. Остальное сложил в несколько раз, чистой стороной наружу, да и прижал. На первое время достаточно. Голова уже звенело, а от горячей, стреляющей боли в плече было трудно думать. Все-таки и вправду лучше какое-то время не двигаться. В неподвижности все быстрее будет. Оставшейся же полоской ткани замотал левое запястье от кисти до середины предплечья. Если хрустальная капля на шнурке могда бы сойти за безобидное или сентиментальное украшение, то татуировку на запястье видеть посторонним уж точно не следовало.
Но даже мысли о том, чтобы вновь лечь в изгаженную им же постель, он допустить не мог. Как и сидеть в одних подштанниках, когда девушка в любой момент могла вернуться - тоже.
Положение спасло покрывало, лежавшее кучкой на полу в изножии кровати. Очевидно, сдернутое с нее, в тот момент, когда его решили туда уложить. К нему и потянулся, едва вновь не лишившись сознания от внезапно прилившей к голове крови и дико запульсировавшей боли. Но все-таки дотянулся. Сумел даже закутаться, прижав к телу больную руку и не решаясь сделать ею больше ни одного движения. Оставался только последний подвиг, и каким-то чудом, не иначе (а, честнее говоря, только в силу совершенно ослиного упрямства) сумел совершить и его - подняться с кровати, пройти два шага до кресла, и рухнуть в него на третьем, вознося мысленно хвалы и проклятия.

Оказывается, Элинор понятия не имела, где хранится чистое белье в родительском доме. Поэтому ей пришлось переворошить несколько шкафов, прежде чем она нашла, наконец, то, что ей было нужно. И вот, когда она уже собрала себе внушительную стопку и прикидывала, нести самой или снова прибегнуть к магии, в комнате появилась заспанная и очень удивленная служанка матери, Сельма.
- Леди Элинор? – Сельма еще никогда не видела хозяйскую дочь, занятую разбором платяных шкафов посреди ночи. – Вам что-нибудь нужно?
Да чтоб тебя баргесты покусали! Принесла же морра в самый неподходящий момент.
- Нужно! – Элинор схватила в охапку простыни. – Запомни хорошенько и передай остальным: кто с этой минуты попробует войти в мою комнату – сразу же ослепнет или даже умрет! Я начала магический эксперимент, и простым людям в моей комнате находиться нельзя. Поняла?
Сельма испуганно моргнула и молча кивнула. Леди Элинор была белой вороной среди своих правильных, по мнению Сельмы, сестер, устроивших свою жизнь просто и по-человечески, на радость родителям. А этой вечно нужно было копаться в книгах и творить свои странные магические штуки. Кроме того, характер у леди Элинор был преотвратный. Никто из слуг не хотел бы с ней поспорить или даже лишний раз попасться на глаза.
- Тогда иди спать. – Этот приказ Сельма выполнила поспешно и с удовольствием и даже забыла подумать, для чего могли понадобиться магичке простыни. Понятно же, что для каких-то ее странных делишек, лучше лишний раз вообще о них не думать.
А Элинор, нагруженная ворохом постельного белья, вернулась в свою комнату.
  Зрелище, которое являл собой некромант, было, мягко говоря, странным. Он сидел в кресле, зачем-то завернувшись в покрывало.
- А вам идет, - заметила Элинор, сбрасывая свою ношу на соседнее кресло. – Замечательно, что вы сумели встать с кровати.
Она взяла корзинку, заглянула туда – еда была нетронутой. Наверное, у некроманта не было аппетита – впрочем, после таких ран, это было неудивительно. А некроманты, оказывается, очень живучие – совсем недавно он почти умирал, а теперь даже самостоятельно двигается…
Элинор увидела кучку окровавленной одежды на полу и поняла, наконец, зачем некроманту понадобилось покрывало.
- Вина хотите? – почти полный графин стоял на ее столе. Правда, бокал был только один, и она уже из него пила, но Элинор не испытывала больше никакого желания снова бродить по дому.

Некромант молча следил за ней взглядом, сильно скособочившись на правую сторону, в бессознательной попытке облегчить боль. Следил за каждым ее жестом, за взглядом, и когда она посмотрела на оставленый им мусор, тонко улыбнулся, распознав в ее взгляде ту же неосознанную брезгливость.
- Благодарю. - есть ему явно захочется еще очень нескоро, а вот вино было бы весьма и весьма кстати.
Молча смотрел, как она наливает рубиновую жидкость, молча протянул здоровую руку, молча, неторопливо, но и не отрываясь, выпил бокал до дна, и лишь тогда, выдохнув, указал взглядом на наведенный им бардак.
- Прошу прощения за все это. Боюсь я принес вам не только риск, но еще и массу хлопот. Надеюсь, что не злоупотреблю вашим гостеприимством больше необходимого.

Некромант смерил ее долгим взглядом, и кивнул, со вполне равнодушным видом, хотя вид этот дался с трудом. Хоть и не слишком он заботился о том, какое впечатление производит на людей, а все равно позориться не хотелось. А от такого, что собирался делать, случалось люди и покрепче него штаны мочили. Впрочем, этой стороны позора надеялся все-таки избежать. Все же первое, что ему довелось пить после того, как в последний раз побывал в уборной - это было вино Элинор, а оно, как он хотел надеяться, все еще не могло успеть добраться до логического выхода из организма.
Так что, он без особых проволочек сдвинул с раненого плеча покрывало, снял "подушечку" которую сложил из наволочки, сложил ее еще раз и еще, чтобы получился жгут, сунул его в рот на манер удил, крепко прижав зубами, чтобы и кляп получился какой-никакой и язык не прикусить случайно. Зачерпнул все еще обжигающе горячего уксуса бокалом, поднес его к плечу почти вплотную, откинулся в кресле как можно дальше, чтобы большая часть прошла внутрь раны, а не растеклась по коже, зажмурился и резким движением опрокинул бокал, прижимая его края к коже.
- ХХХХХХЫХЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫХХХХЫЫЫЫХХХХХХХХХХХХЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ
Придушенный кляпом вой, вырвавшийся из запрокинувшегося назад горла, с мгновенно взбухшими до толщины больших пальцев сосудами, конвульсия дикой боли изогнувшая все тело назад так, что казалось, что под его напором должна треснуть спинка кресла, бокал вылетевший из мгновенно разжавшихся пальцев скатился вниз по груди, животу, складкам покрывала, и шлепнувшийся на ковер, в который мгновенно впитались последние едкопахнущие капли.
Дичайшая, невыносимая боль от ожога оказалась милосердна в своей силе. Некромант ощущал ее лишь несколько секунд, а потом попросту потерял сознание и обмяк в кресле. И уже не чувствовал, как вослед ожогу от горячей жидкости, глубину раны начинает прожигать едкая кислотность уксуса. У каждого метода - свои преимущества.

*совместно

Герхард не спал. Проснувшись, он очень долго не мог понять, где находится. Особенно когда увидел окно, в которое потоками вливался свет яркого, хоть и холодного зимнего солнца. Он смотрел на окно как на некое диво. Оказывается, за несколько месяцев, он почти отвык от вида света за окнами. Ведь почти все время проводил в убежище, в тайных подземельях, а если и покидал его - то лишь вечерами и ночами.
Однако, едва шевельнувшись - он мгновенно вспомнил все. Горячая боль в плече и тупое саднение во всем теле оказались отличным лекарством от забывчивости. Он чуть приподнялся, осмотрелся, убедился, что находится в комнате один. Надо же, а девушка не соврала. Никого не позвала, дала спокойно выспаться. Да еще, судя по всему, в собственной ее постели. Взгляду предстали сдвинутые кресла, свалившаяся на пол подушка и полусвешенный с ручки халат. А сама, выходит, спала тут.
Некромант не сдержал улыбки. Это было приятно. И сам факт ее милосердия, и то, что не ушла ночевать в какую-то другую комнату а осталась рядом. Да и осознание, что провел ночь в ее постели было приятным. А девушка была хороша. Хм.
Ладно, об этом еще думать рано. Следовало позаботиться о насущных потребностях.
Он осторожно, прижав к телу правую руку, и обхватив плечо здоровой рукой, чтобы лишний раз не тревожить палящую рану, спустил ноги с кровати. Поднялся, опираясь о кровать, чуть шатнулся от отвратительного ощущения слабости. Но слабость была не такой сокрушительной, как была бы при действительно тяжелом ранении или опасной болезни, а той противной, липкой, которая бывает в начале лихорадки или в самом конце, задолго до выздоровления. Противно дотошноты, но обнадеживающе. Двигаться хоть и больно, но тоже вполне можно. Это значило, что если удастся избежать заражения раны, то на ноги он встанет очень-очень скоро.
Долго передвигаться по комнате было трудно, да и не требовалось. Герхард нашел ванную, с удовлетворением умылся и привел себя в порядок. С неудовольствием почесал щеку, на которой начала пробиваться щетина, и пустился в обратный путь.
Путь оказался дольше - все-таки следовало наверное, пользоваться любым моментом, чтобы спать. Во сне, как он не раз слышал, к людям возвращается здоровье.
Но заснуть не получилось. И когда дверь открылась, впуская девушку, он как раз полусидел в кровати, опираясь спиной о подушку, и, щурясь, старался разглядеть названия книг на ее столе.
Увидев входящую, улыбнулся, тонко, по постоянной своей привычке, не размыкая губ, изобразил поклон, осторожно, чтобы не тревожить плечо, и поздоровался.
- При дневном свете вы еще привлекательнее, чем при свете свечей, госпожа фон Аллерт. Редкий дар.

- Я так понимаю, вам уже гораздо лучше, - комплимент гостя понравился Элинор, которая никогда не страдала отсутствием тщеславия, но и комплименты принимать так и не научилась, и поэтому все время смущалась, когда ей говорили что-нибудь лестное.
Скрывая смущение, она подошла к столу, сдвинула в сторону свои книги и поставила туда флакон с отваром, тарелку с пирожками и бутылку вина.
- Я принесла вам лекарство – утром у вас был жар, - сказала Элинор, наливая в стакан отвар и надеясь, что ничего не перепутала с дозировкой. А потом подошла к полулежащему некроманту и протянула ему отвар. Нельзя было не отметить, что и некромант при свете дня выглядел гораздо привлекательнее, чем накануне, когда казался Элинор то трупом, то умирающим. Правда, черты его лица были какими-то хищными, к тому же он был неестественно бледным – но ему это каким-то странным образом шло. Каким и быть некроманту, если не смертельно бледным?
- Зачем вы залили уксус в рану? – спросила Элинор, избегая смотреть на его плечо. – Чтобы обработать?

- Благодарю, лучше намного. И крайне приятно осознавать, что обязан этим - вам - Герхард с любопытством наблюдал за ее действиями, не упустил из вида ни тарелку, ни бутылку. Мммм а это было вдвойне приятно. Какая забота. Он смотрел на девушку с прищуром, чуть улыбаясь, и размышляя, что приятнее - сам факт заботы, или то, что забота исходит именно от нее. И по всему выходило именно второе, очень уж приятно было на нее смотреть во время этих ее хлопот. А еще она так забавно очаровательно смущена. И всеми силами, похоже, пытается это скрыть. Как интересно. Это и правда было интересно. Любопытно, что она думает? Он явственно понимал, что ему хочется произвести на нее впечатление. И даже не только потому, что любой, проявлявший интерес к некромантии мог быть подходящим объектом для обработки, а... да просто потому, что нравилось смотреть на это ее впечатление. На то, как она отводит глаза, и то, как ей все-таки любопытно. И глаза у нее интересные. Занятные. Что-то в них такое поблескивает, интересно, что? Хотелось докопаться, а это он умел. Поймал себя на том, что отвечает ей с изысканной вежливостью, выдающей в нем самом аристократа того же круга, к которому принадлежит и она. Все-таки вбитые в юности манеры не сотрешь, их только чуть помани и вот они, готовы к употреблению. И вполне годятся на то, чтобы если не приманить, то, хотя бы, не оттолкнуть. А там дальше.... он вновь чуть улыбнулся. Приманок у него хватало. Один только запретный интерес чего стоил. Что ж, он уже предвкушал удовольствие, с которым пустит их в ход. И будет при этом любоваться произведенным впечатлением. Этими такими интересными огоньками в ее глазах. И ее манерой их отводить. И жестами. Интересно, а что она будет делать? И как слушать? И что скажет? Право, он был готов замурлыкать в предвкушении. Протягивая здоровую руку за стаканом он намеренно коснулся ее пальцев, потому что было любопытно - каковы они, теплы или холодны. Поблагодарил, осушил бокал, вернул, проследив за ее взглядом набросил на плечо край одеяла, хотя от малейшего прикосновения становилось больно, сопроводил это действо полу-виноватым, полу-лукавым взглядом, мол, извините, не хотел вас смущать, а вслух ответил с абсолютной безмятежностью.
- Чтобы очистить. После ранения я добрых полтора часа носился по городу, удирая от погони. Может быть и больше, не помню. Падал, обо что -то ударялся, выпачкался в земле, в грязном снегу, вообще в чем только мог. Еще и валялся потом не знаю сколько в грязной одежде на открытой ране. Все что угодно могло в нее попасть, а нагноение и гангрена не самые желательные состояния. Надеюсь, я не доставил вам этим действом бОльших проблем? Конечно, хотел бы я, как герои легенд, уметь вытерпеть такую процедуру с каменно-героической физиономией, даже не пикнув, но увы, я всего лишь человек. Хотя - он склонил голову набок, лукаво щурясь - Если вы напугали слуг тем, что у вас тут что-то происходит, всякий нелицеприятный звук может пойти такой выдумке на пользу. Решат, что вы тут вызываете каких-то крайне невоспитанных духов, которые позволяют себе будить добрых людей посреди ночи такими вот завываниями. Так и вышло?

Отредактировано Герхард фон Риттер (2020-11-17 20:39:19)

*совместно

- Значит, называть не буду - легко сощурился некромант, отпивая вина, - Но, чтобы удовлетворить ваш интерес, скажу так, вначале моя семья изрядно охладела ко мне, когда я вылетел из Верейнской академии, и некими интересными сопутствующими обстоятельствами. Позже, когда узнали, чему я учусь в Лунном круге Миока, братья и сестра написали мне, что я им более не родственник, и не смел бы впредь именоваться родовым именем.  - в его глазах блеснул едкий, недобрый огонек, хотя голос остался столь же легким и безмятежным - Согласитесь -весьма удобный предлог, чтобы избавиться от старшего брата и его права на наследство, не правда ли?  Даже я оценил красоту замысла.  Настолько, что пошел навстречу их желаниям, и не далее как в сентябре этого года добросовестно погиб во время шторма в Кальдасском море. Насколько знаю дотошность итерийских властей, они должны были окончательно успокоить беспокойство моих дражайших родственников, выслав им официальное свидетельство о моей смерти. Так что мои колебания относительно того, стоит ли упоминать фамилию, и имею ли на нее какие-то права, как видите, вполне обоснованы. А другой у меня нет.

Элинор неодобрительно качнула головой, услышав о реакции родственников Герхарда. Ее отношения с сестрами никогда не были идеальными, но все же дойти до того, чтобы просто вычеркнуть их из своей жизни… да кем же надо быть?
Теперь Элинор пожалела, что пропускала мимо ушей рассказы матери о сплетнях, ходивших в светских кругах. Вполне возможно, мама знала и историю, и фамилию.
То, что Герхард так откровенно рассказывал о себе, о своей мнимой смерти, ее удивило и заинтриговало.
- Вы собирались предстать перед своими родственниками и предъявить свои права? – спросила она заинтересованно. - А Смотрящие за вами погнались?

- Права? - изумился некромант ставя бокал на боковину кровати и берясь за пирожок. Все-таки одной руки для должного изящества, положенного воспитанному человеку за столом, было явно не достаточно, но тут уж было ничего не поделать. - Помилуйте, какие права, если я официально мертв. Меня не существует, для обоих государств. Да и радости им своим появлением я бы им не доставил. Да и Смотрящие не занимаются имущественными тяжбами столичной аристократии. Нет. У них ко мне был иной интерес. - он прожевал пирожок, сделал еще глоток вина, и, чуть склонив голову набок, прикидывая, насколько можно ей рассказать, решил все-таки рассказать максимально близко к истине. Разве что не упоминая пока самого Культа, чтобы не спугнуть прежде времени. Ее искренний интерес ему нравился, и все больше хотелось произвести на нее впечатление. В конце концов, она изначально пошла на недопустимое нарушение закона. Не только не выдала некроманта, но и приютила, и выхаживает. Значит незачем бояться, что вдруг сейчас передумает и побежит сдавать. Зато правдивость могла окупиться сторицей. Девочки из порядочных семей часто испытывают тягу к запретному, к интересно-порочному, к темным драмам, и приключениям, которых лишена их собственная жизнь. Самая подходящая наживка, чтобы поймать такую птичку. А наживки подобного рода в его жизни было предостаточно.
- Я, как вы полагаю, понимаете, не могу жить в столице открыто. Не могу жить даже инкогнито, потому что любой случайно встреченный Смотрящий сразу распознает во мне мага. Посмотрит на руки, и увидит перчатки, которых маги носить не имеют права. Заинтересуется и потребует показать - право на это у них есть. И что я покажу? Оно - он вновь постучал безымянным пальцем по ножке бокала - Не снимается. Впрочем, наверное, я бы не снимал его, даже если бы мог, но такой выбор передо мной не стоит. Это кость а не металл, его невозможно подогнать под изменяющийся размер пальцев. А с тех пор, как его на меня надели, моим рукам изрядно доставалось. И, хотя, по счастью, пальцы не разбухли и не превратились в подобие верейнских перченых сосисок, но через сустав его теперь не стянуть. Поэтому мне приходится жить так, чтобы вовсе не попадаться им на глаза. Я крайне редко покидаю свое убежище, лишь когда это действительно необходимо. И вот вчера такая необходимость случилось.
Он умолк, и неторопливо допил бокал до дна, точно это занятие поглотило его целиком. На деле же - просто с целью подогреть ее любопытство и столь приятный ему интерес.

Элинор слушала и не знала – то ли ей ужасаться судьбе Герхарда, то ли сочувствовать. Рассказ ее впечатлил – даже не столько мрачные события, сколько его отношение к ним. Изгнанник, мертвый для всех, он тем не менее жил – для чего? Жил в столице, где в любой момент его могли обнаружить и убить – зачем? Что так держало его здесь?
Она сидела тихо, как мышка, забыв о своей недопитой чашке с вином, которую опустила на колени – и та опасно наклонилась, грозя при любом неосторожном движении залить вином ее светло-зеленое платье.
- Пожалуйста, рассказывайте дальше, - попросила Элинор, как ребенок, которому начали рассказывать сказку и остановились на середине. – Что за необходимость? И почему вы живете здесь, в месте, где Смотрящих больше, чем где бы то ни было?

- Почему...- задумчиво повторил Герхард, пожалуй, впервые за время разговора утративший этот  не то заинтересованный, не то иронический блеск в глазах и тонкую полуулыбку уголком губ. Смотрел серьезно и внимательно, очень вдумчиво, будто хотел сквозь глаза Элинор увидеть ее мысли, прочитать и понять - до какой степени откровенности можно дойти. На какой стадии этой откровенности ее заинтересованность может превратиться в ужас и отвращение. Смотрел...и не находил ответа. Рискованно. Чересчур рискованно. А рассказать хотелось. Рассказать и посмореть на реакцию. Но как же это сделать не рискуя? Наконец, решил дать себе паузу, потянуть разговор на другую сторону вопроса, увидеть еще одну реакцию на очередную порцию его откровений, и тогда, быть может, поймет. Поэтому и сказал, со всей откровенностью
- На этот вопрос ответить, пожалуй, труднее всего. Потому что не уверен, как вы воспримете ответ. Поэтому, с вашего разрешения, вначале отвечу на первый.
Он поставил пустой бокал, и чуть передвинулся повыше, потому что беседовать полулежа, не съезжая постоянно вниз - довольно трудно. Одеяло сползло с плеча, заставив поморщиться от боли, когда его край съехал по открытой ране, но сейчас некромант на это и внимания не обратил.
- Видите ли, в Миоке, как и во многих прочих местах, у меня остались... скажем так... корреспонденты. Для друзей мы недостаточно хорошо знакомы, со многими даже никогда не встречались лично, но ведем переписку, все как у всех, уверен, вы понимаете как это бывает. Так вот. В ноябре, когда я только-только обживался в Эргентвере, я получил послание из Миока. Мои корреспонденты писали, что  направляют ко мне посыльного, с одним драгоценным манускриптом. По некоторым ими расшифрованным строкам предполагают, что это ничто иное как легендарный трактат «О сущности вне живого». Не знаю, слыхали ли вы о таком? - он адресовал девушке вопросительный взгляд, но, не дожидаясь реакции, легко качнул головой назад, одним жестом выражая и "понимаю, что нет, но это не имеет значения" и попросту отбрасывая волосы с лица. - Об этой книге в наше время слышали далеко не все, даже среди самых просвещенных магов. Лишь несколько человек разве что краем уха слышали имя Аделара Ран-ан-Меларуна, ее автора. Мой наставник, в свое время, лишь раз упомянул его имя, но и он почитал самое историческое существование этого человека — легендой, а все приписываемые ему рукописи — мифом. И уж во всяком случае, даже если Аделар достоверно и существовал, то и сам он, и все его труды, канули в бездну забвения много веков назад, во времена легендарного Элласа. В Империи даже о существовании некогда такой страны мало кому известно. От них не осталось почти ничего, кроме полузабытых легенд, нескольких древних книг и многочисленных, но обрывочных данных, упоминаемых в мемуарах магов того времени. В Итерии эти данные собирают особо скрупулезно, и каждая их крупица стоит очень дорого. А уж фолиант авторства выдающегося теоретика магии, современника тех событий, сулил бы и вовсе невероятные перспективы. Не представляю, как вообще они могли раздобыть такую драгоценность. И представляете, с каким  нетерпением я ждал курьера. Но. Время шло, а курьер не являлся. Я уж думал, что он и вовсе не появится, мало ли  что могло с ним случиться в дороге, начиная со все тех же штормов в Кальдасском море. Представляете, какие ощущения я мог испытывать, предполагая, что трактат Аделара стал добычей рыб и водорослей?

*совместно

- Дальше, вчера днем я получил, наконец, известие, что посланный прибыл. И что посылку свою отдаст мне лишь в собственные руки. Меня это не насторожило, так, собственно и следовало. Я пришел на встречу, но по ходу беседы, несмотря на то, что собеседник мой в совершенстве владел итерийским, понял, что он - такой же "итериец" как я сам. Большую часть своей жизни, с семнадцати лет и до этого года, я прожил именно там, и очень хорошо знаю особенности диалектов их языка. Он представился уроженцем северных областей, тогда как говорил классически правильным языком, без характерного проглатывания некоторых гласных. Меня это насторожило. С какой стати бы ему врать. Разве что он - не тот за кого себя выдает. Слово за слово, я все больше подозревал подвох, а потом сделал большую глупость. Под каким-то предлогом взял его за руку, и, угадайте, что нащупал под рукавом? - некромант едко, и очень невесело рассмеялся, явно заново переживая момент своего открытия - Браслет Смотрящего. Вот это был сюрприз так сюрприз. Ну а потом... Он, разумеется понял, что раскрыт, и выдернул из-за пазухи пистолет. Мне повезло только потому, что я, не очень соображая, на одном только инстинкте дернул его за руку, которую все еще держал. Только поэтому и получил пулю в плечо, а не в сердце. Дальше... - он вновь поглядел на нее остро и испытующе. Стоит ли говорить? - Дальше было, полагаю, понимаете - он меня, или я его. Мне повезло больше. Но и он оказался не промах, и на встречу пришел не один. Его многоуважаемые коллеги устроили форменную засаду вокруг места встречи, и стоило ему упасть, как над моей головой свистнула еще одна пуля, из-за угла выскочили собаки, из-за другого - люди, кто там дальше откуда выскакивал я уже не смотрел, потому что дал деру во все лопатки. Они, разумеется, следом, ну и... - он машинально пожал плечами и болезненно вздрогнул, когда неосознанно шевельнул больным плечом . Скрипнул зубами, помолчал, плотно сжав губы и пережидая боль, выдохнул и закончил уже сов
ершенно буднично - Вот и бегал, пока каким-то чудом не оторвался от погони. Хотя думал, что не выдержу, и затравят они меня как оленя по осени. Очень было на то похоже, знаете. Особенно из-за собак. Повезло, что на какой-то из улиц лопнула труба, пробежал по воде, потом перемахнул через забор у самой лужи, дальше на какую-то крышу... уже не помню. Вот и оказался у вашего дома. Уже с ног валился а из-за угла свет факелов, не то давешняя погоня, не то патруль, вот и ввалился к вам, уже чуть ли не при последнем издыхании. Очень уж не хотелось оленьей участи. Собаки-то обычно догоняют добычу первыми. Да и живым в руки Смотрящих мне лучше не попадаться. Надеюсь я не причинил особого вреда, разбив ваше окно?

Рассказ Герхарда словно приоткрывал перед Элинор завесу, за которой скрывалась другая жизнь – полная приключений и ярких, пусть и смертельно опасных, событий, жизнь, так не похожая на ее собственную – которая, несмотря на магию, казалась расписанной и упорядоченной до конца ее дней.
- Значит, не так уж вы для всех и мертвы… - задумчиво проговорила она. – Раз вам подстроили такую ловушку.
  Тут ее взгляд все-таки соскользнул на его раненое плечо, и она вздрогнула.
- Не представляю, как вы выжили… Когда я вас нашла, то подумала, что вы – труп. Вы были, кстати, очень на него похожи… и повсюду кровь…
Элинор очень захотелось натянуть одеяло ему до подбородка, чтоб спокойно разговаривать, но она, разумеется, не осмелилась.
- Я сказала, что сама разбила окно, когда пыталась прибить подсвечником крысу, - ответила она на его вопрос. – Нужно же было что-то соврать. Мне поверили.
Элинор подлила вина и себе, и ему. В горле почему-то все время пересыхало.
- Скажите, а правда некроманты способны наслать проклятие? – она вспомнила о светлом локоне в своей шкатулке. – На любого? И даже на служителя Рейновой церкви?

- Не думаю, что он знал мое имя. И уж, тем более - про это - Герхард коснулся кольца большим пальцем. - Скорее всего они попросту сцапали моего курьера где-то на полдороге. И могу только представить себе - как допрашивали, чтобы выжать из него информацию о том - кому и где он должен передать манускрипт. Я ведь, думаю понимаете почему, вынужден общаться с миром даже не через вторых, а через третьих лиц. Так что даже курьер знал об адресате посылки лишь то, что договариваться о встрече со мной надо через Хромого Курта. Это точильщик, который вечно ошивается со свои камнем возле рыбного рынка. Тот должен был назвать время, место встречи, условленную примету - на этот раз это была шляпа, которую я нес подмышкой, и фразу, по которой меня можно узнать. Так что Смотрящим не досталось практически ничего. Только силуэт во тьме, который от них сбежал. А человек, который видел меня в лицо, узнал мое имя и заметил мое кольцо - никому этого уже сказать не сможет. 
Он отпил вина, глядя на девушку теперь без тени улыбки, внимательно следя не только за ее жестами и выражением лица, но даже за взглядом. И невольная дрожь ее от него не ускользнула. Уголок губ дрогнул, даже не в намеке на улыбку, а скорее на какой-то несостоявшийся невеселый хмык, и он сам натянув одеяло, перебросил его уголок через плечо за спину. Ее вопрос заставил приподнять брови, заинтересованно и выжидающе, и ответить медленно, задумчиво растягивая слова, и не отводя от нее внимательного взгляда
- Проклятие... Что вы подразумеваете под этим понятием?

*совместно
Вот это дар! Клад! Сокровище! И упало в руки практически само, в награду за откровенность. О-о, Темная Мать, поистине ты живешь в каждой из своих дочерей! 
- Проказа подойдет? - некромант уже не улыбался, но его глаза сияли. И в спокойном, мягком, почти ленивом голосе не было ни единой тревожной или неуверенной нотки. Точно она спрашивала, умеет ли он читать, и не согласится ли прочесть ей пару строчек, чтобы продемонстрировать это умение.

- Он станет уродом – отвратительным, противным, от него отвернутся друзья и родные – конечно, подойдет! – Элинор счастливо улыбнулась. – Вы не представляете, сколько лет я мечтала отомстить… Вас послала мне сама судьба!

- И это будет продолжаться очень, очень долго. Десятками лет, пока не истечет его срок. Проказа не убивает, хотя многие, даже в наше время, считают иначе. - Герхард покачал остатками вина в бокале, не отрывая от нее взгляда. Вот когда его заинтересованность переросла в восхищение, в какую-то странную гордость, что именно ему довелось открыть этот алмаз, и, предстоит отшлифовать его. Не просто обзавестись союзником, который не выдаст, а открыть такое подлинное сокровище, такой затаенный огонь, который и приводит людей служить Матери, даже подчас без их собственного ведома! Поистине Элинор была даром судьбы и ему, хоть говорить об этом он не стал. У него вдруг возникло ощущение, что он идет по очень тонкому льду. Он видел этот огонь в ее глазах, эту годами взлелеянную жажду мести, но слишком хорошо знал, как это часто бывает, когда женщины могут ненавидеть кого-либо всей душой, но когда видят реализацию своей мести собственными глазами - ударяются в панику и сожаления. Испортить свой бриллиант, подвергнув его такому риску он не имел права, поэтому даже приступать к огранке следовало с большой оглядкой. Иначе бриллиант мог испугаться неловкой руки и попросту сбежать от слишком ретивого ювелира
- Вам следует знать об одном моменте. Я могу не только наслать болезнь на кого угодно, но и снять ее тоже могу только я. Ну, или если найдется еще один некромант, посильнее меня, на что в Эргентвере, думаю, мало возможности. В случае с проказой, если вы захотите снять болезнь, она уйдет. Но полученные за время ее действия уродства и увечья - останутся. Так что есть возможность не только наслать болезнь, но и решить, насколько далеко позволить ей зайти. А уж служитель ли это Рейнов, последний нищий, или хоть сам император - не имеет никакого значения. Есть лишь одно необходмое условие. Мне надо либо прикоснуться к этому человеку, либо получить что-либо принадлежащее ему. Ногти, волосы, кровь... возможно клок от одежды, которую человек долго носил и которую не успели выстирать. Украшение или предмет, насквозь пропитанный именно его энергетикой. И надежно изолированное от мира помещение, которое, по счастью, у меня есть.

- Отлично! – Элинор чувствовала себя абсолютно счастливой.
- Снимать не понадобится, - уверила она Герхарда, уже видевшая в своих мечтах, как страдает ее непостоянный жених. – Всей его жизни не хватит, чтобы расплатиться за то, что он сделал!
Слишком много свалилось на Элинор счастья, она просто не в силах была усидеть на месте, вскочила с кресла и заметалась по комнате, переставляя и передвигая совершенно бесцельно мелкие вещи.
- Но это, наверное, требует долгой подготовки… А это будет для вас не опасно? Вас не почуют Смотрящие? И… для начала вам нужно совсем выздороветь… - бормотала она, перескакивая с мысли на мысль, но при последних словах некроманта замерла на месте. – У меня есть его волосы! Он так любил красивые жесты, что вместе с письмом прислал мне на память прядь своих проклятых волос!

- Как мило. - протянул Герхард, с явно издевательской улыбкой. Это же надо! Перед самой свадьбой податься в святоши, и при этом - слать свои волосы оставленной возлюбленной, как это часто делают в романах воины, идущие на смерть. - Святоша склонный к жестам из трогательных романов. Поистине находка для церкви. - он вдруг едко прыснул, закрыл лицо ладонью, явно  прикусив на ней кожу, чтобы не расхохотаться вслух. Плечи затряслись, как при рыдании, а смех душил, не давая говорить.
- Про... простите... но... оооо, смерть моя, это же надо!
Когда некромант поднял глаза, в них аж слезы стояли от смеха. Он помотал головой, силясь его перебороть и почти простонал
- Простите пожалуйста! Но в голову мне пришло такое, что.... ох... приличным девушкам говорить не полагается... но... я же лопну!  Боюсь оскорбитесь... не положено все же...

  Смех Герхарда возмутил Элинор. Конечно, ему хорошо веселиться – ведь не его же бросили таким ужасным и унизительным способом. Она стремительно подошла к кровати, собираясь сказать ему что-нибудь гневное и отрезвляющее, но его слова разом прогнали ее возмущение, оставив только жадное любопытство.
Ни с кем прежде Элинор еще не испытывала при разговоре такой быстрой смены чувств. То страшно, то интересно, то жутко, то любопытно, то стыдно, то… словом, богатый спектр, и все за короткий промежуток времени.
- Скажите! – почти потребовала она. – Иначе я умру от любопытства, и некому будет за вами ухаживать. К морре приличия, говорите же!

Тот  зажал себе ладонью и рот и нос, сдерживая и смех и дыхание, выждал с полминуты, потом глубоко вдохнул, и с какой-то невероятной смесью вины, веселья, сочувствия, как нахулиганивший ребенок на своего сообщника по проделке,  глядя на девушку произнес.
- Служители Рейновы дают обет соблюдать целибат. Вот я и подумал - вам еще крупно повезло, что этот любитель красивых жестов ограничился лишь прядью волос. А то ведь мог прислать и кое-что другое. Что ему больше не понадобится. Для пущей убедительности жеста. Простите еще раз...

*совместно

А вот этот ее румянец сказал даже больше, чем слова. Герхард мягко откинул голову назад, вроде как устраиваясь поудобнее, на деле же, чтобы скрыть свое удовлетворение. От движения снова аукнулось в ране, и он машинально придавил плечо поверх одеяла.
- Проявляется... да много в чем, но поднятые не разговаривают. Да оно и к лучшему, не думаю, что человеку стоит знать - что может рассказать поднявшийся мертвец. И это не совсем оживление. Они не имеют собственной воли и собственных желаний. Выполняют только волю мага, который их поднял. - он помолчал, и вдруг адресовал ей острый взгляд. - Ученики... Верейн. Вы - преподаватель в Академии?

- Да, после того, как у меня не вышло выйти замуж, оставаться в столице мне совсем не хотелось. К тому же, там гораздо интереснее. Здесь мама все время пытается подыскать мне жениха. Понимаете, у меня шесть сестер, и все они – замужем. И мама, видимо, не успокоится, пока не выдаст и меня. С этой целью она то меня тащит в какие-нибудь ужасные места, переполненные пустенькими тупоголовыми людьми, либо у нас устраивает вечера. Это, кстати, самое ужасное – наши вечера, потому что пойти в гости я могу отказаться, но вот когда гости приходят к нам…
Элинор вдруг обнаружила, что, вместо того, чтобы расспрашивать Герхарда, начала сама с ним откровенничать. А ведь некроманту вряд ли есть дело до планов ее матери.
- Я что-то разговорилась… - она посмотрела на Герхарда с извиняющейся улыбкой. – Теперь вы расскажите что-нибудь. Например, как проходило ваше обучение…

- В Верейне - медленно, словно цедя сквозь зубы ненавистное название, отозвался некромант.- Это было очень... своеобразное обучение. И закончилось тоже... своеобразно. И, клянусь смертью, я очень скоро кое-с кем за это поквитаюсь. Вам, кстати, знакомо имя Вольфганга Кая Фосса?

Вопрос : «А разве в Верейне обучают некромантов?!» - замер на губах. Выражение лица Герхарда в одну секунду изменилось, стало жестким и… жутким. А глаза – колючими и ледяными.
- Знакомо, - она кивнула, заинтригованная сменой настроения некроманта. – Он был деканом факультета магии Земли и умер в сентябре. Вы его знали?

Герхард побледнел, как смерть. Одними губами, совершенно беззвучно озвучил "ЧТО?"  и с каким-то нечленораздельным стоном, перешедшим в глухое, грудное рычание опустил голову, и впился в собственное лицо ладонью здоровой руки, как будто хотел выдавить себе глаза.
Умер? Проклятье! УМЕР!!!! Вот совсем недавно?!!! Проклятье, проклятье, проклятье, как!!!!!  Пожалуй, только остаточная слабость и не позволила ему вскочить, заорать, рухнуть на колени, вопрошая Темную Мать, за что она отняла у него месть!
- Мо-о-оррра! - сложился в этом рычании едва ли не рыдающий взов, который обычно люди обращают к Рейно - Как же так.... проклятье... я опоздал!  Старый ублюдок, все-таки провел меня! - он оторвал руку от лица и, вскидывая совершенно искаженное мукой и ненавистью лицо, с силой стукнул кулаком по колену. - Да будь я проклят, как же так!

Реакция Герхарда удивила и тронула Элинор. Наверное, он очень любил старого ворчуна и, надо сказать, довольно склочного старикашку. Лично Элинор совершенно не расстроилась из-за его смерти, но, быть может, Герхарду этот старик был почему-то особенно дорог?..
Однако, восклицание Герхарда тут же убедило ее в обратном. И изумило до крайности.
- Что вы хотите этим сказать? – спросила Элинор, слегка напуганная таким проявлением эмоций и такой резкой сменой настроения некроманта. – Как это он вас провел?

- А так, что умер - глухо прорычал некромант, отводя глаза. - Я двадцать два года мечтал посмотреть ему в глаза, и спросить - каков из меня вышел помощник могильщика. Ско-ти-на... - он глубоко вдохнул, силясь одолеть душившую его бурю ненависти и разочарования, и покачал головой с силой кусая губу. - Будь он проклят... А Фридрих фон Эссер? Он был только-только назначен Старшим Смотрящим Верейна в восемьдесят седьмом году. Вы тогда были совсем ребенком, но может быть слышали о нем позже? - в светлых глазах, вскинувшихся на девушку, светилась сейчас почти мольба.

Ярость и сила ненависти Герхарда, напугавшая в первый момент Элинор, теперь вызывала в ней странное чувство, похожее на понимание и симпатию. Ей ведь хорошо знакома была вот эта бессильная злоба, когда ненавидишь человека и ничего не можешь сделать…
- А Эссер жив, - поспешила она успокоить некроманта. – Только он больше не Старший Смотрящий. Он отправился на отдых и теперь живет в своем особняке в Верейне.

Герхард медленно вздохнул, и, почти обессиленно откинулся назад, спиной на подушку, на мгновение прикрыв глаза. Спасибо... Спасибо владычица, хотя бы за это!
- Спасибо - выдохнул и вслух, уже адресуясь к Элинор, и попытался улыбнуться. Получилась мучительная гримаса, но попытка дорогого стоила. - Я уж боялся, что и этот от меня ушел. Эти двое сломали мне не просто жизнь. С их подачи у меня отняли вообще все. Начиная с любви.. точнее иллюзии любви моей семьи и заканчивая смыслом жизни. Ну хоть этот не уйдет. - в светлых глазах промелькнула молния, и он явно с огромным усилием постарался расслабить почти судорожно напряженное тело. - Простите. Несдержанность отвратительна, прошу меня простить.

- Не извиняйтесь, я вас хорошо понимаю, хоть и не знаю, как именно эти двое испортили вам жизнь… - проговорила Элинор и, чуть помедлив, спросила:
- Вы хотите отомстить ему?
Она была полностью на стороне Герхарда. Старого Смотрящего ей было совершенно не жаль. Бывших Смотрящих не бывает, всем это известно.
- Погодите…, - спохватилась вдруг Элинор. - маг Земли? Но… вы же некромант. Как же тогда вас приняли в Верейн?

- Да вот так... - Герхард медленно пережимал в кулаке один палец за другим, хрустя суставами.  - Так вышло. Когда проснулась Искра - мы с братьями хоронили матушкиного кота. Земля выплеснулась из только что закопанной нами могилки, и наш гувернер побежал докладывать об увиденном. Никто не знал - кто из нас четверых устроил этот земляной фонтан. Как водится, пригласили Смотрящего. Мне было уже почти четырнадцать, никто и не думал, что это окажусь я, однако - так и вышло.  О-о, как родители были горды. Да как и сам я был горд и рад. Они сами отвезли меня в Верейн. Коллегия долго проверяла, и определила на факультет Земли. Там я и проучился два года. Не скажу, что они были радостны. Общие дисциплины давались легко, контроль - тоже, но в любом профильном семинаре я оказывался на три, на пять голов хуже своих сокурсников. А ведь со мною учились сущие дети. Семи, девяти лет.. Сами знаете, кто у нас на первых курсах учится. И я среди них. Полагаю, догадываетесь, как мне было весело. Причем и это было не всегда. Чаще всего на практическом занятии я не мог заставить зашевелиться даже землю в цветочном горшке, а иногда, получалось, скажем где-то в саду, поднять из нее фонтан вдвое выше собственного роста. Первый год, другой. Однокурсники в открытую смеялись, да и на другие факультеты просочилась веселая сплетня о здоровом шестнадцатилетнем лбе, который не может научится тому, что его десятилетние сокурсники уже проделывают с легкостью.  Знаете студенческую атмосферу, вот и представьте, каково мне было. Знаете и преподавателей - как они мало склонны щадить самолюбие неудачников. Но я-то терпел. Терпел все, пока однажды на лекции этот ублюдок Фосс не решил поставить меня в пример всему курсу. Сказал, что маг вне зависимости от своих дарований может найти себе место в жизни, и что даже я, если очень постараюсь, смогу очень неплохо зарабатывать себе на жизнь став помощником могильщика, и экономить время на работу лопатой.

Элинор мрачно слушала рассказ Герхарда. Да, в Академии с неудачниками расправлялись безжалостно. Она и сама сколько раз отчитывала нерадивых или ленивых учеников... Но вот так, чтобы унижать при всех, проча карьеру могильщика... да еще шестнадцатилетнему парню, который обучается вместе с детьми, порой вдвое его младше… есть отчего возненавидеть Фосса.
- А Смотрящий? – Элинор видела, что Герхарду неприятны были эти воспоминания, но с любопытством все же не справилась. – Что он вам сделал?

- Защелкнул на моей шее Гаситель, после того, как я вылетел из Академии - некромант ощерился, пожалуй, впервые показав зубы в этом подобии улыбки - Для отстрастки. На год. В дисциплинарных так сказать целях, чтобы зарубил на носу, и больше на магию не зарился. Целый год прожил, ощущая себя мешком коровьего навоза. А уж как меня встретили дома, когда вернулся туда с таким позором... о-о-о это отдельная история. Вот уж что было открытием из открытий. Какое расстройство, сын и наследник - никуда не годный, опозоренный, погашенный бестолочь, которого теперь вообще никуда не денешь. Ни в университет, ни в карьеру какую, а уж какой позор, что скажут знакомые ах-ах...  Целый год такой пытки с полной бесполезностью и осознанием что жизнь закончена во всех смыслах. Закрыты все двери, даже те, на которые, я думал, могу рассчитывать всегда. Ну как же... "что скажет свет"