Это просто сон. Ошибка. Изменение. Поломка. Трещина на фарфоре, залитая белым золотом — нет прекрасней древней казни, где металл вливают в горло, но — это! — разве казнь? — катастрофа.
Сон.
Неполадка.
Обломок. Прах гораздо мельче, чем мозаичный кусок, а боль — шелковым потоком, и будто бесконечная тюрьма — взять себя в руки можно только поломав прутья; магистр думает о доме [в контексте желания, без теплоты, каждый раз, когда начинают дрожать леденеющие пальцы], о том, что хочет проснуться, и почему-то о криках чаек — острых, отдающихся на слуху как спица, способная проколоть, разорвать сознание — и всё творящееся выудить, вычистить, выпустить; сделать кость пустой и полой — забыть архимага, академию, конклав, разлом [вивисекционно обходить глазами газетные заголовки]; и почему-то о море — глубоком и страшном, несуществующем, такому не найти берегов, это пустота — озаряет — и следом приходит нервный неверный сон.

Можно держаться с торжеством пережившей смерть — только не тогда, когда сознание устремляется в горизонталь, и гаснет свет в лампе — морров фон Тэг, сотня лиц, безымянных без официального, Коннор — то, что осталось, закованный в лёд, будто в хрусталь — как принцесса из детской сказки.
Принцесса спит вечным сном.
Морканта тоже.
Очень хочет так же.

А боли всё равно так много — хоть черпай ложкой.
Абсолютное и бездонное в невысказанности своей одиночество.

Небо по утру — серость кости; платье в тон, пепельное, небесное, прахоподобное — в багаже, даже если выпотрошить, не найти чёрного [белый пачкать не хочется, голубой похож на сострадание, закольцованное на отсутствии]; пудра под глазами — перламутр [синяки — откуда?], лицо в зеркале — острое, не камень, но стекло, коснуться — выродить в пыль и осколки. Она не касается. Только смотрит.
Как же всё глупо. Неправильно. От этого — хаотичного — хочется смеяться в голос. Не получается. Заплакать — тоже, но слёзы для магистра — всё равно что фантомные боли, худшее из воспоминаний о былом.

Она остановилась в том же номере.
Иллюзия привычности. О ш и б к а. Внушение, что всё позади. Нелепая случайность — или малый в своей градации фатализм. Важно ли? Лицо в зеркальном отражении улыбается — неумело и нервно, губы — рана, тонкий порез [напоминание о том, как важно держать спину прямо, даже если весь мир вокруг верно обращается в прах].
По-настоящему на самом деле больно только от того, что магистр явно видит на туалетном столике грязь, — не думая [или...?], смахивает пальцами, прочь — на самых кончиках остаётся синяя пыль [такая от крыльев бабочек и...?] — выкинутые успевшие засохнуть цветы.
Она остановилась в том же номере.
В жизни до — был букет.
Синь и серебро. Грязь на подоле — то самое платье безнадёжно испорчено. Можно — в клочья, а лучше — горничной. И сухое как опустошённость письмо к фрау Марте. С чеком. И извинениями.
Ей, конечно же, не нужны цветы с собой — и той горничной, бессердечной к мелочам, тоже [выбросила, кроме]. Осталось немного — лепесток, и тот — пыль [если спрятать между страниц книг, то сохранится лучше, но зачем, зачем].

Надо держать осанку.
И обещания.

Он был прав. Взрыв — превосходное впечатление, но было и ярче.
***
Это просто безумие. Ошибка. Непозволенность. Иголка в стоге сена. Сонные с примесью удивления глаза портье, когда она спрашивает у него о поместье пана Понятовского. Ошибка. Расположение. Недозволенность. Адрес. Банкноту она по стойке протягивает совсем изящно — как убийца, прячущий в рукаве тонкий нож. Улыбается — совсем как двойной удар. Деньги — всё больше за... молчание? За всепрощающую костную серость раннего часа. За оставшуюся эхом боль в виске, правом. За то, что она сходит с ума. За то, что уже, кажется.
И за экипаж, право же.

Весь путь до — магистр думает о пустоте, горячей и бархатной, отчего-то стынущей у неё на руках — и только потом, у самых дверей, замирая и застывая в своём сером мраморном платье, перекатывает льдинки-слова на языке.
Не знает, что выбрать первым.
"Я понимаю, вам весьма неожиданно меня видеть".
Первая из ступеней.
"Прошу прощения за ранний визит — и за то, что не оповестила вас заранее".
Вторая.
"Вы, право, наверное думали, что я мертва".
Оправляет платье, оно в этом хаосе действа — удушающе идеально.
"Но вы можете восхититься тем фактом, что я позволяю себе дышать".
Сложенные пальцы.
"Можете гордиться собой — вы правда оказались самым ярким из того, что существовало вокруг — до того, как всё сломалось".
Стук в дверь.

Отсутствие дрожи, собранность и осанка, платье вместо пепла — цвета стали.
Но металл всё равно сходит с ума и плавится.