Приехав в Империю, Морканта Гваур не хочет изменять своим собственным привычкам — всё составляющее всё равно осталось там, в Итерии, наверняка укрытое слоем пыли как снегом [но это если слуги совсем разленились, отбились от рук, дали сбой в протекающем алгоритме], всё не уместилось в чемоданы [магистр берёт с собой неприличное количество платьев, внутренности багажа напоминают морскую пену, геометрично свёрнутая волна — молочный шёлк и цвета кости газ].

Детали остались там.

Оголяя простейший въевшийся за годы механизм — обнажённый остов ритуалов, вбитых если не в голову, то точно в позвоночник; тонкие иголки, задающие ток дня, начиная с утра; от первого шага до пропорции ванн, от часов просмотра корреспонденции до допустимой краткости деловых ответов, от времени подачи чая до хирургически точного состава обеда, по каким пройти коридорам; чтобы застыть, замёрзнуть, замереть — на секунды — перед зеркалом.
Ошибка в составе дня болезненна, утрата — фатальна; после смерти Гавайна слёз хватает не на сожаление, но на потерю, привычное отсеклось, размеренность отбилась, дело не в смерти, дело в том, что чего-то просто больше нет, потерянное не вернётся и не появится, боль бьёт прямо в грудь, почти физическая, боль такая, что будто лишаешься руки — или нет, это просто разыгрываемая драма, на самом деле хватит и фаланги пальцев. Левого. Мизинца. Магистр лишается не мужа. Магистр плачет по привычному.

О кофе с утра, конечно, никаких слёз.
Морканта любит с молоком, а не с солью.

Ночь в столице проходит нервозно, до отбытия в Верейн — несколько часов [пять, она любит, когда молоко, добавляемое в заварку, ослепительно холодно и быть очень точной], ванна с утра в номере отеля без капли благовоний, чемоданное нутро лишается инеестого атласа и лёгкой меховой мантии, едва тёплой; швейцар у дверей отеля смотрит на неё всё больше сонно — чуть оценивающе, самую малость удивлёно, на словах протягивает путь до ближайшей [приличной, о Рейно] кофейни с самым лучшим кофе и ванильными эклерами — она кивает, рисуя абстрактный путь из «прямо» и «потом налево»; в то, что заведение из подобных и правда лучшее в городе — до конца не верит.

Мех по утру не хранит и капли тепла [ей и не нужно, капель] — свой заказ официанту она описывает максимально детально — и не смотрит в глаза, совсем, невпопад думает об изяществе слуг, у которых глаз нет, — эспрессо на треть, на треть молока [чуть ниже комнатной температуры, пожалуйста, но не так, чтобы с контраста сводило зубы], на последнюю — молочная пена. В лучшее и вкуснейшее из — правда не верит. Лучшее — в Итерии, составляющее и детали, здесь — механизм.
Подобие любимой чашки с утра. Эрзац.

Да, без десерта.

Десять отличий от привычного — обещанные пять минут ожиданий.
Магистр ждёт.
И дожидается.
Дожидается того, что появляется он — и всё ломает. Мужчина. Незнакомый [ей в Эренхасте все незнакомы, но]. Одет ровно так, чтобы его сюда пустили. Болезненно вальяжен — и всё кажется ошибкой. Она слышит звон — но это было до, за секунды; сжимает зубы — эхо чего-то очень ломкого готово отпечататься у неё под губами хрустальным крошевом, но это, конечно, пустое — пустое и нервный неровный вдох.
— Доброе утро.
Привычка-иголка. Совершенно совершенный и ровный голос. Механическая вежливость — такую оказывают случайным прохожим или повешенным.
Она очень хочет сказать, что он ошибся — в том, что сейчас это утро доброе, минимум. Нет — молчит. Сумасшедший? Для таких — мягкость и милосердие; просит воды — просьба доходит сразу, но она ещё секунды вслушивается в сказанное — галлюцинация? — медленно переводит взгляд на графин.
Она очень хочет не подать, но вылить на него воды — молниеносно, единым порывом, таким привычным, что легче ей даётся только движение ресниц. Нет — неприлично. Но возможность — такая мелочь — вызывает улыбку.
Она очень хочет знать, что делать. Безысходно механически пододвигает графин.
— Разрешите уточнить, откуда вы собрались пить? Здесь только один набор приборов — и он мой.

Совместно;

Взбитая ажуром кофейня гладь остаётся нетронутой — магистр смотрит на мужчину в упор, не изучающе, не вскрывая — пусто. Уголок груб дрогнет, но это не нерв. Она опускает ресницы, роняя взгляд в быстротечное тепло и молочный ажур.

— Боюсь, я здесь не на правах туристки, чтобы запечетлевать. Однако первое… Дайте подумать, — время умещается между губами и ажуром, давать кофе остыть окончательно непозволительно и по-своему неправильно, — Серость. Вычурность под дымкой. Спрятанные монолиты. Мы прибыли из Миока только вчера вечером, в тёмное время суток на окружение остаётся форма и светотень.

Порой полезно уметь говорить слишком много — и вместе с тем ничего, лаконичность наизнанку, откровенность наоборот.

- Хм.., - пан повел бровью разглядывая собеседницу. Отчего-то он был уверен, что повстречай он ее на балу или светском приёме, уже волочился бы за нею в компании других таких же слюнопускателей. И был бы в своем праве, обвинить категорически не в чем, - А давайте, пока длится кофе, сыграем с вами в игру?

Полковник отпил глоток и поставил чашку назад на блюдце с характерным звуком.

- Сыграем в, если угодно, угадайку, - продолжил пан, стряхивая белесое перышко с лацкана сюртука. И давно оно тут? В памяти вспыхнул образ танцовщицы из публичного дома, каскад красок, платье из перьев, прикрывающее чуть больше, чем ничего. Определенно из вчерашнего вечера. Уже кое-что, - Популярная светская забава в светском обществе Сейна. Один угадывает факты о втором. Если угадывает правильно - продолжает. Если ошибается - угадывает второй. Сыграем?

Она не отвечает сразу. Обозначает интерес движением ресниц [слой нанесённой краски подчёркивает траекторию взгляда как клеймо и огранка] — фантомом улыбки. Тень в уголках губ. Там, где и должно быть. И, может, первые морщины.
— Давайте.
Задавая тон на краткость, на осколочность, она делает ещё глоток — пока кофе не стал окончательно холоден [но ей идёт пить именно такой]; в чашке содержимого меньше едва ли на четверть. Если угадывать всё, пока не дойдёт до дна, это станет не интересом, а разделкой.
Заживо.
Почему-то именно эта мысль ей нравится. Даже если согласие — надлом, нарушение привычного ритуала, кажется, она хотела его прогнать — к а ж е т с я. Магистр отставляет чашку в сторону — три четверти молока пополам с эспрессо готовы стать вечностью, складывает пальцы под подбородком — синюю полосу сапфира оттенят берилл и циркон.
Нет, она никогда не скрывает специально кольцо.
— Вы начнёте, пан Анджей?

- С удовольствием, - пан оперся локтем на стол, так, чтобы можно было подпереть голову кулаком, пристально и немного наигранно на пару мгновений вгляделся в лицо итерийки. Взгляд скользнул от бровей до пальцев под подбородком и кольца. Что это? Сапфир? Специально показала? Полковник слабо улыбнулся, - Я бы предположил, что вы маг, но это слишком очевидно. Взять хотя бы ваше кольцо. Вместо этого я скажу, что вы прибыли в столицу не одна, но вместе с коллегами. Я прав?

Пристальность не смущала. Ни капли. Капли — изморозь им укор — застывают. Холод начинается с пальцев — цикл звенит, завершённый, в соцветии рёбер, покрывает кожу. Броня, а не панцирь. Лёд хрупкий и ломкий — пока осколок не метит в горло. За годы — как вторая кожа.
Почему она ещё не замерзла?
Улыбка — чуть более явно — сама обронила “мы” минуты [вечность?] назад. Но никто не обозначил отсутствие подсказок — да и Конклав, конечно же, не был великой тайной.
— Правы. Продолжайте.

- Продолжаю, - пан коротко почесал нос стальными пальцами. Вышло куда менее изящно, чем обычно, и на носу осталась полоса покрасневшей кожи. Понятовский бросил быстрый взгляд на протез, потом, отзываясь на посетившую мысль, поднял взгляд на Морканту, - И отважно предполагаю, что вы, госпожа, предпочитаете людям ваши итерийские механизмы.

Магистр предпочитает людям ледяные глыбы — и кофе, чуть теплей холодного. Мимолётно вытирает губы — на салфетке не остаётся молочной пенке, зато росчерком идёт краска, бледная, как младенческая кровь.

— И, увы, ошибаетесь, — лишь немногим нежнее выговора, — Иначе меня бы здесь не было. Механика надежней, когда держит поднос или стоит у дверей. Торжество магии и технологии, нанизанных на стальной позвоночник. Но ни один слуга не заменит собеседника. И тем более — творца. Из декораций я выберу разум, а не покорное молчание.

Салфетка, сложенная пополам и конвертом, идеально белая.

— Теперь мой черёд угадывать вас, — скользящий взгляд — острый и ровный, вряд ли ранит, порежет, сдерёт  — стекло всегда бьётся в нутро, а не наружу. Лёд тоже.
Её привлекает металл. Неживое к неживому. Рука — конечно, не его полностью; она и не заметила — первые минуты и после — приличным было разве что смотреть на чужое лицо — страшно помятое, но породистое. [Красота — совершенная абстракция, остающаяся таковой, если даже отбить конечность у мраморной статуи. Сжечь у портрета лицо.]
Она кивает на неживые пальцы.
— Это было геройство или безумство, а не несчастный случай.

Понятовский остаётся напротив, всё ещё,  — магистр готова поспорить, что он бы скорее сунул руку виверне в пасть, чем попал бы, например, под поезд.
Пьяным — тем более.

- Это? - стальные пальцы раскрылись веером перед лицом пана, словно подвижной живой решеткой отделяя его от собеседницы, - Сложно сказать. Отдать жизнь - в моем случае руку - за отечество в бою против врагов его, это геройство или безумие?

Полковник против воли усмехнулся своим собственным словам. Называть патриотизмом желание выделиться, или, как сказал бы герцог Понятовский, "повыделываться", было очень в духе его четвертого сына. Но ведь на благо же родного Сейна, на службе Светлого Князя. Даже орден дали. Так какая, в сущности, разница?

— Героизм — качество редкое, а с жертвенностью — почти драгоценное. Не многие, пожалуй, им обладают. Исключения против большинства. Отклонение, выходящее за грань. Не говорите “или”. Это просто другая сторона.

Она расцепляет, опускает руки, невесомо роняя взгляд на ногти — маникюр идеален, жест — просто отклонение. От созерцания.
Холёная таксидермия тянется к чашке.

— В любом случае я права — и на последующее утверждение так же имею право. Вы очень уверены в происходящем. Значит, оказываетесь в подобной ситуации не в первый раз. У вас очень противоречивая репутация, пан Анджей. В некоторых кругах.

- Очень любопытно, - пан Анджей даже приосанился от неожиданности. Всего несколько минут назад паночка делала вид, что совершенно не представляет себе кто ее собеседник и вот уже "ах, ваша репутация, пан Анджей". Глотнул еще кофе, давая себе пару мгновений, прежде чем ответить, - В подобной ситуации..

Полковник чуть наклонил голову, с удовлетворением отметив, что на сей раз колокольный звон скорее походил на удар чайной ложкой о хрустальный бокал.

- Прежде чем я отвечу, госпожа Гваур, - Понятовский с улыбкой вернул чашку на место, - Расскажите мне о кругах и моей в них репутации.

— Это предположение, пан Анджей. Полагаю, наиболее точными в вашей игре могут быть только маги разума. Подсели бы вы за столик к другой даме — незнакомой, о да — разразился бы настоящий скандал. Я не права? У вас в глазах либо бессонница, либо за плечами — богатая на события ночь. Но вы уверены с поразительной наглостью, будто бы для вас это нормально. Норма составляет привычки, привычки — чёткий механизм жизни. Рано или поздно о таком будут говорить.

Мозаика. Пёрышки и синяки. Глубже вдоха не будет — нет, удовлетворенная флёром собственных духов, она не будет принюхиваться.

— Вы можете указать мне на мою неправоту. Касательно вас. В кругах, в которых я бываю, редко говорят о таких вещах. Я избегаю кулуарных сплетен. Мне по душе Грань, стихии, талантливые маги-мертвецы и те, кто ещё дышат. Теорема абсолюта энергетического равенства или гуманность казни малефикаров. А не то, где проводят свои ночи некие господа.

- Гуманность чьей казни, я прошу прощения? - на секунду пан почувствовал укол разочарования. Было бы куда интереснее сейчас послушать о том, что щебечут за его спиной разные "круги", особенно если даже итерийские маги что-то из этих кругов слышали. - Вы совершенно правы, впрочем. Подобные, за разницей деталей, утренние неловкости случаются со мной часто. Однако, надо признать, что обычно я от них получаю куда меньше удовольствия, чем сегодня.

Учтивый кивок вышел почти таким легким и чуть небрежным, как всегда. Похоже похмелье таки отступало перед кофе и интересной беседой.

- Что же касается репутации, - пан скромно пожал плечами, - Одна половина всегда ложь, а другая приукрашенная полуправда. Мне бы хотелось, чтобы вы сложили обо мне свое собственное впечатление.

— Оступившихся магов, — слова брошены небрежно и звенят сталью, — Забирать жизнь, а не искру — это ведь гуманней и обоюдно устрашает. Говорят, в Сангаме в качестве наказания отрубают руки ворам. Несчастный калека до конца своих дней — не слишком ли жестоко? Не мечтает ли он быть повешенным? Наказание легче свести до мгновения. Искра — даже не сравнение с рукой, это… сердце?

Вопрос, развеянный над застывшей молочной пенкой.

— Впрочем, вне Итерии это правило не действует.

О погашении она умолчит. Удушливая и царапающая горло по ту сторону корректность. Понимание и принятие правил. Ошибка на протяженности нерва — от мысли до движения пальцев; до отбытия в Верейн ещё четыре с половиной часа. И Морканта не намерена сейчас говорить о концепте надзора за магией.
Под стать собеседнику — чужие слова вязнут в долгой паузе [янтарь и бабочки], если в вопросах есть немного от вивисекции, то кто кого терзает?

— Пока я вижу перед собой мужчину настолько уверенного, что эта уверенность надевает маску наглости. Вы не грубы однако. Но упрямы. Гедонист… явно. Не видите границ. Любите устанавливать правила, но это  не жестокость — это “давайте поиграем”.

Совместно;

— Или же интересно узнать что угодно лично от меня? Простите, но вы не похожи на того, кому всерьёз интересны магические изыскания, — вопрос на грани катастрофы, трещинка и излом, преданные огню города [отличный способ избавиться от могильника чёрных платьев], ударение и такой тон — оружие флиртующих дам. [Это совсем не флирт, больше вызов, пожар, война, поставленный ультиматум, точка прицела и намеченная траектория удара.]
Ни у одной из них нет нет её глаз.
Отражающих красные маки на гладком боку кофейной чашки.
— Оставьте безумства вроде сжигания дирижаблей. И — позвольте — я заплачу за себя сама.
Магистр разменивает красные-красные маки на зеркальное отражение чужого взгляда.

- Что ж, если бы это было ваше предположение обо мне, то дальше угадывал бы я. Магические изыскания вызывают у меня неподдельное любопытство, хотя отсутствие бесконечных часов, вложенных в теорию и практику, не позволяют моему любопытству проникать дальше поверхности, - ответил пан на слова о магах, - Видите ли, дар в семье Понятовских далеко не редкость. Взять хоть моих старших братьев. Два из трёх - маги. Будучи близнецами, я бы сказал, они считаются за одного.

Зигмунд и Сигизмунд Понятовские, маги стихий на службе Светлого Князя. Гордость семейства, сразу после старшего сына. Недавно Анджей получил новость об их одновременном назначении в совет архимага Сейна. Все-то у них одновременно, посмеивался про себя полковник.

- Вы, впрочем, правы в том, что я с куда большим удовольствием узнаю новости Конклава от вас, госпожа Гваур, нежели из имперских газет. В них всегда больше вранья, чем чернил, - продолжил Понятовский с улыбкой, - Как буду рад узнать и то самое, "что угодно", если вам так приятнее. И, боюсь, я не могу вам позволить заплатить. Мы ведь договорились, а я, как дворянин, стараюсь держать данное слово. Кстати, о словах. Могу я считать ваши слова обещанием встречи после вашего возвращения в столицу?

Кажется, она хотела уйти.
Уйти — желание сбитое и далекое, зыбкое, будто свет сквозь водную толщу. Хотела уйти — а успела лишь тысячу раз оттаять и опять застыть.
— Я думала, это вы наследник дома Понятовских. Наследникам обычно позволяется очень многое. Ошибалась — полагаю, если мы с вами продолжали играть в вопросы и угадывания, это был бы второй мой ход в никуда. Подряд. Заметьте, а ведь я так хорошо начинала — читала вас как настоящий маг разума. Знаете, а ведь некоторые бояться их сильнее моих коллег, что могут сжечь человека заживо движением пальца.

Рядом с ними холодно — как лягушке на препарации. Блохе под стеклом. Бабочке, усыпленной газом. Открытой кровоточащей гранатом ране.
Рядом с ней холодно просто так. Без деталей.

— Обещанием? Я не люблю обещать, пан Анджей, обещания обычно давят и являют собой лишний груз. А я и без того взяла с собой непозволительно много платьев, — улыбка, явная, но совсем краткая, как взмах крыла, тёплая — и гранатовая [отпечаток помады на фарфоре — выверенность силуэтов, остающихся в камне], — Однако допускаю возможность встречи с вами после. Расскажу новости, — эхом, звоном, ледяным крошевом, — И что угодно.

- В Сейне говорят "obiecanki - cacanki", - рассмеялся полковник, - Что я могу сделать, чтобы возможность встречи стала твердым намерением?

— Обещания — ветер, — она не знает, как говорят в сейне, но помнит сейнат, — Оставить на моё имя официальное приглашение. Простая формальность, пан Анджей. Или вы ждали точных инструкций по обладанию моим расположением? А если я скажу: “Будьте высшим чином Лунного круга, гением магии или подарите мне живую виверну”. Я не ставлю вам условий, но вам не стоит… питать иллюзии. Впрочем, о приглашениях — я и мои коллеги расположились не так далеко отсюда. Возможно, это даже определило события сегодняшнего утра. Вам назвать точный адрес — или вы снова… захотите поиграть? 
Секундные краткие паузы. Слова — падают, падают, падают. Звон собственной мягкости стонет в ушах. Идеально прямая осанка и совсем немного талости в глазах. [Заметит? Вряд ли?]
— Позовите, пожалуйста, официанта. И платите, если вам так угодно, пан.

- Вы говорите на сейнате, миледи? - пан удивленно приподнял брови и перешёл на родной язык, - Я льщу себе уверенностью в том, что  всегда добиваюсь воплощения поставленных целей. И весьма справедливо.

Понятовский сделал жест и из-за ширмы тут же показался официант.

- Отправьте счет в мое поместье и прикажете подать экипаж к отелю.., - пан перевел вопросительный взгляд на Морканту.

— Отель “Гранд Симметрия”. Однако подавать экипаж не стоит — я дойду сама. Как и пришла сюда. Благодарю вас за заботу, пан Анджей.
Чужому языку не хватает привычных нот. Острые льдинки перекатываются под языком — и выходит мягко, мягко. Всё равно что их искать, талыми, под водой — всё равно что вытаскивать слова из памяти.

- Вы слышали фрау, отель "Гранд Симметрия", - полковник вернулся к собеседнице, - Экипаж не для вас, пани Гваур, а для меня. Я полон решимости составить вам компанию в прогулке до отеля.

Официант откланялся и исчез, а пан продолжил.

- Так вот. Утверждение о моем успехе справедливо потому, что я никогда не пытаюсь откусить, если позволите, больше, чем могу проглотить. Ожидать, что вы примете официальное приглашение от навязчивого случайного знакомого слишком легкомысленно даже для меня. Поэтому мне хотелось бы получить от вас вербальное согласие. Просто скажите "да, пан Анджей, я согласна провести с вами вечер по возвращению с Конклава". Все очень просто.

Понятовский сложил руки под подбородком и ожидающе посмотрел на магистра.

— Да, я согласна. И это согласие на настоящий момент так же официально. Принять приглашение от малознакомого… У меня была возможность пересесть от вас за другой столик.
“Попросить выставить вас. К Морре” — она улыбается, не обнажая зубов. На губах — сплав разочарования [магистр, на что вы покупаетесь?] и азарта [это лишь приглашение, затянувшаяся игра]. Почему-то горький.

Пан пару мгновений молчал, отдавшись вороху мыслей, среди которых "моррово кольцо" и "засадить бы ей прям на этом столе по самые.." были наиболее отчетливыми. Пану действительно было намного лучше.

- И я счастлив, что вы ей не воспользовались, - полковник поднялся на ноги, безрезультатно поправил манжеты и сюртук, с удовлетворением отметил, что слабость, тошнота и головная боль остались где-то на далеком фоне, едва заметные. Протянул механическую руку Морканте, - Не пора ли нам на холод и серость, пани Гваур?

И сейчас всё действительно умещается в вечности — поддельная нерешительность и всё, что кроме, то последнее, морозное, что остаётся в глазах, режется о металл.
Зачарованно.
Протягивает руку в ответ — таксидермия полупрозрачной плоти, [единственное обручальное кольцо, и то для Грани, для Созерцателей] — молча; перчаток она не носит — между кожей и металлом сущее ничего, только мысль умещается, совсем глупая, — почувствует ли? Нет, конечно.

— Давно ли здесь вы сами, раз успели так невзлюбить местную погоду, пан Анджей?